Соседками по столу были у него три женщины. Профессорша из Ленинграда, степенная, солидная, в пенсне, с тщательно завитыми буклями, весьма внимательная к Казанцеву, и две легкомысленнейшие москвички. Одна, кажется, работала в министерстве, а у другой муж ответработник (и это в глазах его жены было куда существеннее).

Профессорша, хоть и была по складу своему живой, компанейский человек, в присутствии молодых москвичек держалась подчеркнуто строго и даже чуточку надменно — есть такая черта у женщин. Она служит им надежным укрытием, как панцирь черепахе, и делает внешне неприступными.

Это нисколько не останавливало соседок. Не стесняясь ее, они громко обсуждали планы на день: съездить в ресторан на гору Ахун и остаться там на танцы или провести вечер здесь, в санатории? Открыто критиковали вчерашних кавалеров и бросали выразительные взгляды на соседний столик, за которым сидели два брата-драматурга с одинаковой фамилией, но разным успехом у санаторских дам.

С Казанцевым они вели себя проще, естественнее, вернее — оставались самими собой. И это было неудивительно. Профессиональный такт подсказывал ему, как вести себя с каждой из них, находить общий язык и быть снисходительным к слабостям. Молоденьких москвичек нисколько не интересовали какие-то скучные проблемы органической химии, которые, по их мнению, иссушили профессоршу, превратили в синий чулок.

Казанцев отлично понимал их и еще лучше представлял себе профессоршу. Когда-то, в молодости, сам мечтал стать химиком. Поэтому-то, наверно, соседство этой немолодой, но по-юношески увлеченной своим делом женщины было ему и приятно, и интересно. А та чувствовала это и, польщенная его вниманием, как-то помолодела, оживилась.

Казанцев угощал соседок первым виноградом, брал билеты на всю компанию в кино или на концерт.

Гастроли известного столичного театра начинались «Грозой» Островского. Казанцев купил три билета и пригласил на премьеру Льва Ивановича и профессоршу.

Бегло бросив взгляд на фамилии актеров в программе, он остановился на одной: «Катерина — А. Попова».

Конечно, могло быть просто совпадение. Но какое-то чувство подсказывало: нет, это не ошибка. «А. Попова» — это Аня Попова, Анечка, давно забытое волнение его сердца.

И он сказал шутливо своим спутникам:

— Кажется, товарищи, я встречаю старую любовь.

— Интересно, интересно! — загорелся Лев Иванович, падкий до пикантных ситуаций.

Профессорша, как, видимо, каждая на ее месте женщина, почувствовала маленький, еле ощутимый укол самолюбия и не очень искренне воскликнула:

— Вы должны обязательно повидаться с нею!

Казанцев узнал Аню мгновенно, несмотря на то что время изменило ее. Прежними остались только голос, движения и еще то неуловимое, что нельзя передать словами и что было свойственно только ей одной.

Как артистка сначала она не захватила Казанцева — Катерина была какая-то вялая, пассивная, тяжеловатая. И ему, завзятому театралу, показалось, что Аня не в своей роли.

— Отчего люди не летают? — спрашивала Катерина, обращаясь к Варваре.

И, наблюдая за каждым ее движением, стараясь уловить все оттенки голоса, Казанцев жалел Аню, не Катерину, и видел: вопрос этот не задевал ее душу, не был ее криком, ее болью. И невольно все время спрашивал себя: как она попала на сцену? Зачем?

Ему и хотелось во время антракта встретиться с ней, и страшился этого. Опасался — не сможет солгать о впечатлении от игры — и еще больше боялся другого: их встреча могла многое ей напомнить и — кто знает — испортить вечер.

Лев Иванович, который не столь уж был искушен в актерских тонкостях, напротив, считал, что Катерину она сыграла отлично.

— И как хороша! Всмотритесь — совсем без грима. А рост, а фигура… Настоящая Ермолова!

Еще до конца первого действия Сонейко, верно, раз пять, не меньше, напоминал Казанцеву, чтобы тот в первом антракте «организовал» букет и послал за кулисы с соответствующей запиской. Сам Казанцев, конечно, также обязан пойти, иначе он не мужчина…

Профессорша сдержанно посоветовала:

— Конечно, цветы надо… И самому зайти тоже…

А подтекст этого был таков: «Ну что ж, если обделен человек талантом, надо сделать вид, что не заметили».

И все же от цветов после первого акта Казанцев удержался, за кулисы тоже не пошел и не послал записки.

— Успеется. До конца завянут, — пошутил он и, осторожно взяв профессоршу под руку, пошел прогуляться в фойе.

Ей захотелось пить, и они направились в буфет. Лев Иванович же решил, как он сам объяснил, осмотреть архитектурный «ансамбль» театра.

Казанцев пил в буфете холодный, как лед, фруктовый напиток, обменивался необходимыми по ходу беседы фразами и все время, неотступно думал об Ане Поповой.