Ему потребовалось несколько минут, чтобы закончить транскрибировать текст, и когда он пробрался сквозь него, его глаза сузились. Затем он откинулся на спинку стула и уставился в потолок, обдумывая прочитанное. В таком положении он находился добрых полчаса, а потом резко выпрямился.

— Алвин!

— Да, сэр?

Алвин Шумей появился в дверях, словно по волшебству, и, несмотря на напряжение, вызванное письмом из дворца, Хэлком слегка улыбнулся. Молодой священник, конечно, никогда бы в этом не признался, но Хэлком знал, что тот топтался под дверью, снедаемый любопытством. Потом епископ подумал о том, что на самом деле было написано в письме, и искушение улыбнуться испарилось.

— Нам нужно послать письмо. Точнее, два письма. Одно — нашему другу во Дворце, другое — нашему другу в горах.

— Да, сэр. — Шумей сел на противоположной стороне стола, взял ручку, которую отложил Хэлком, и приготовился вести записи. — Как только вы будете готовы, сэр.

— По мнению нашего друга здесь, в Теллесберге, — начал Хэлком, постукивая пальцем по письму, которое он расшифровал, — Герцог упомянул при Императрице о Святой Агте, и, как и ожидалось, она выразила заинтересованность в посещении конвента. К сожалению, Королевская Гвардия — прости, — он слегка улыбнулся, — я, конечно же, имел в виду «Имперскую Гвардию» — проявляет гораздо больше заботы о её безопасности, чем мы надеялись. Наш друг пока ещё не знает, насколько сильно они намерены усилить отряд её обычных телохранителей для любых экскурсий за пределами Дворца, но говорит, что они определённо будут усилены. Итак, к нашим двум письмам.

— Первое, нашему другу во Дворце. Сообщи ему, что мы не можем рисковать, раскрывая наше присутствие и наши возможности, до тех пор мы не будем уверены в успехе настолько, насколько это возможно для человека. Если мы предпримем такую попытку и потерпим неудачу, достаточно маловероятно, что кто-нибудь из нас выживет, чтобы предпринять ещё одну попытку. И даже если бы это было не так, неудачная попытка, безусловно, заставит их увеличить число своих телохранителей и все другие меры предосторожности. Из-за этого я не дам разрешения на операцию, даже если Шарлиен действительно осуществит свои планы посетить Святую Агту, если у нас не будет точной информации о численности её телохранителей, по крайней мере, за несколько дней до того, как она покинет Дворец. Я не хочу, чтобы он подвергал себя любому чрезвычайному риску, добывая эту информацию. Подчеркни ему, что в будущем он будет более ценным там, где он находится, даже если эта операция никогда не будет предпринята, чем он будет разоблачён и казнён. Не говоря уже о том, что если он будет разоблачён и казнён, это будет означать, что эта конкретная операция будет провалена в любом случае. Тем не менее, он должен знать, что мы просто не можем действовать без этого знания.

— Да, сэр, — сказал Шумей, чьё перо порхало, пока он набрасывал мысли епископа.

— Теперь для нашего друга в горах. — Хэлком нахмурился, затем глубоко вздохнул. — Я очень боюсь, что нам придётся пойти на риск и расширить наши контакты, — сказал он. — Нам просто понадобится больше людей, чем у нас уже есть, а это означает активную вербовку людей, которые могут их обеспечить. Скажи ему, что, основываясь на имеющейся информации, я предполагаю, что нам придётся увеличить численность наших сил по крайней мере ещё на треть, а возможно, даже наполовину. Я понимаю, что мы обсуждали возможность того, что что-то подобное может возникнуть, и что он уже подготовил некоторые предварительные планы, но напиши ему, чтобы он был чрезвычайно осторожен в отношении того, кого он допускает к своим планам и насколько глубоко он позволяет им быть вовлечёнными — и информированными — до того момента, как будет нанесён фактический удар.

— При всём моём уважении, сэр, — сказал Шумей, — но не будет ли разумным привлечь к делу тех, кто не знает, по крайней мере в общих чертах, о том, что от них потребуют?

— Верно подмечено, — согласился Хэлком. — Ты обеспокоен тем, что если они не будут знать о том, что мы намереваемся сделать до начала операции, то некоторые из них могут отказаться, когда узнают?

— Это моя главная тактическая забота, сэр, — согласился Шумей. — Конечно, есть ещё и моральный аспект.

— Действительно, есть. — Хэлком ласково улыбнулся своему помощнику. — И ты совершенно прав в том, что мы не можем забыть о нашем священническом призвании и обязанностях только потому, что оказались призванными к служению, о котором никогда не помышляли, когда впервые приняли наши обеты. Тем не менее, я боюсь, что наша большая ответственность по защите Матери-Церкви от её врагов перевешивает многие из наших чисто пастырских забот. В данный момент, и особенно для этой конкретной операции, мы должны думать прежде всего в прагматических терминах о тактике и мерах предосторожности, необходимых для успеха.

— Каждый человек, которого мы вербуем, увеличивает число людей, которые могут непреднамеренно предать нас, наши планы и Бога, даже если этот человек целиком и полностью заслуживает доверия. Если же кто-то не заслуживает доверия, не полностью привержен тому, что мы просим от него во имя Бога, тогда опасность предательства возрастает многократно. И если мы завербуем кого-то, кто может — и ты совершенно прав, когда беспокоишься об этом — отказаться в последнюю минуту, то этот человек с гораздо большей вероятностью сообщит одному из агентов Волны Грома, если узнает заранее, каковы именно наши цели. Наконец, стоит кому-то почувствовать желание отказаться в самый последний момент, после того как наши силы будут готовы нанести удар, это будет, грубо говоря, слишком поздно. Сам факт того, что он уже присоединился к нам с оружием в руках в том, что Император и Императрица, несмотря на их отлучение и интердикт, вполне правильно истолкуют как акт «измены» против них, будет означать, что он предстанет перед Императорской Скамьёй за тяжкое преступление, что бы ни случилось. Но кроме этого, если он попытается сдать назад, или даже активно сопротивляться нашим планам, у нас будут дополнительные люди, чтобы помешать ему сделать это.

Он помолчал немного, рассматривая через стол встревоженное лицо своего помощника, и грустно улыбнулся.

— В некотором смысле, полагаю, я виновен в том, что позволяю целесообразности взять верх над совестью. И я определённо принимаю меры предосторожности, которые сделают фактически невозможным для всех, кто вовлечён в Божью работу, принять полностью осознанное решение о принятии этой задачи. Но я епископ Матери-Церкви, Алвин, а мы с тобой оба священники. Мы несём ответственность не только перед отдельными людьми, которые могут быть вовлечены в эту конкретную борьбу против раскольников, но и перед всеми другими душами, которые могут быть навсегда потеряны из-за Шань-вэй, если наши усилия окажутся безуспешными. Как бы мы ни сожалели об этом, мы должны принимать решения, исходя из этой более высокой ответственности.

Лицо епископа помрачнело, и он покачал головой.

— Я знаю, что многого прошу от верных сынов Матери-Церкви, Алвин. И меня печалит, что я делаю это, не будучи полностью честным с ними заранее. И всё же, говоря в своё оправдание, я просил с тебя столько же или даже больше. Так же как и с себя. Конечно, мы оба давали обеты послушания и верности Богу и Матери-Церкви, и от любого священника требуется больше, чем от душ, находящихся на его попечении, но я никогда не ожидал, когда давал эти обеты, что эти обязанности потребуют от меня приложить руку к чему-то подобному. Я знаю, что Шарлиен сделала себя врагом Господа. Я знаю, кому она на самом деле служит. И я искренне верю, что то, что мы намерены сделать — это самый эффективный удар, который мы можем нанести против нечестивого альянса, собирающегося напасть на Мать-Церковь. Всё это правда. И всё же, когда я каждый вечер обращаюсь к Богу и Архангелам в своих вечерних молитвах, я ловлю себя на том, что прошу у них прощения.