Девочка прижала к бедному и облезлому от бесчисленных стирок платью-тунике своё алое сокровище. Мать же не могла и поверить, что кукла действительно принадлежит им. А старик делал ей знаки, чтобы она скорей уходила. А то вдруг богачи просто развлекаются от скуки и передумают? Но женщина, замерев, смотрела в лицо Икринки, будто утратила понимание всего. В чём была причина? Антон почуял, что дело уже не в кукле, а в чём-то ином. Но в чём?

— Я тебя узнала, — сказала женщина тихо.

— А я тебя нет, — удивилась Икринка, — ты кто?

Женщина тут же спрятала лицо, отвернув его в сторону, схватила девочку за руку, ту, что была свободной, и выбежала, будто была воровкой, таща за собою ребёнка. Ни слова благодарности не услышал от неё Антон. Да и вряд ли была эта благодарность у женщины, так и не понявшей ничего в поведении той, которую приняла за падшую. А они таких презирали, их этому учили с детства.

— Несчастная женщина. Живёт одна с дочкой, но лишилась работы. Хозяин прогорел, всё потерял и сам, всех выгнали. Если она не найдёт работу, то в ближайшее время ребёнка отберут. Пришла вот, искала места. Говорит, прекрасно шьёт, но зачем мне это? Но сколько счастья подарили вы этому ребёнку, прекрасная госпожа. Да подарит вам Надмирный Свет такого же прекрасного ребёнка как эта светловолосая девочка, которую вы осчастливили. Вы и сами подобны дочери Надмирного Света небесными глазами и волосами, похожими на воздушный свет утренней тверди, когда она едва окрашена восходящей Ихэ-Олой. Вы заметили, — обратился он к Антону, — как это бедное дитя было похоже на вашу спутницу? Редко я видел подобных ей и вам, прекрасная и добрая госпожа. А живу я давно.

Когда они вышли, задумчивая Икринка сказала, — Моя мама не хотела играть даже с живой дочкой. Ей всегда было не до того. А до чего? Она жила здесь. Это далеко от того места, где жила я. Так я тогда думала. Но теперь-то я вижу, как это рядом. Но видишь, даже кукла может ожить, если её любить по-настоящему. А как живому человеку жить без любви? — Неожиданно она бросилась назад в лавчонку, к старику.

— Где живёт эта женщина со своей дочкой? — спросила она возбуждённо. Старик отпрянул, решив вначале, что она передумала о своём необдуманном даре. Но она словно прочла его мысли, — Вы не о том подумали, не то. Я, понимаете, узнала её. Это же Асия. Но почему она так изменилась? Она выцвела как высушенный цветок, брошенный на пыльную обочину…

— Рабочие общежития закрылись после ликвидации предприятия, — обратился к ним старик. — Не думаю, что её просто будет найти и, судя по характеру этой женщины, она скорее уйдёт в пустыни, чем отдаст свою дочь. Она раньше часто приходила сюда, тратила свои скудные деньги на игрушки своей чудесной дочке.

Тратила свои скудные деньги на игрушки своей чудесной дочке, — как это было характерно для Асии, всегда доброй, всегда желающей порадовать других, отдающей то, чем и была она богата, и ничего никогда не жалеющей. Более странного несходства с её грубыми жадными, неразвитыми и некрасивыми родителями трудно себе и вообразить. Это произошло в тот самый приезд, который помнится мне лучше многих остальных. В числе прочих, подошедших тогда к его машине была и Асия. Она была дочерью той самой нашей соседки, ставшей впоследствии женой лесника, вдовца с тремя детьми. Старший сын был уже взрослый к тому времени, как лесник решил завести себе полноценную семейную жизнь после гибели старой матери, столько лет играющей роль пугала для местных женщин. Всегда бы нашлись женщины, что были не прочь войти в его дом, но не желали этого из-за опущенной алкоголички. Но сына у несчастного лесника уже нет. Он был убит в столице. Об этом я не хочу говорить. Это слишком тяжело. Мать Асии была к тому же без всякой причины ворчлива, а когда злилась, то и визжала на всю округу, как и большинство тех, кто жили в провинции, во всяком случае, на нашей окраине особо утончённых персон не водилось. Исключая её дочь. Не иначе это был тот самый случай из сказки, где женщина находит себе ребёнка в волшебной чашечке дикого цветка. Кто рассказывал мне в детстве эту сказку? Не помню. Так не похожа была Асия не только на свою мать, но и на тех, с кем работала на местной фабрике по пошиву одежды для бедноты.

В тот дождливый тускнеющий, близившийся к вечернему угасанию день она вышла встречать своего жениха и направилась к дороге, ведущей в сторону подземных разработок. Но бесцеремонная мать ухватила её, растолкала прочих попрошайничающих вокруг машины столичного гостя, чтобы и Асия получила свою добычу. Асия сопротивлялась. Девушка оправдывала своё имя — «Ночной цветок». О ней ходили слухи, что она и её жених, рабочий из подземных заводов, тот самый, кого она и шла встречать, покупают у лесника за небольшие деньги его сторожку на ночь. Сам же лесник шёл на это с радостью. Он любил сидеть у костра в лесу, где часто и спал. А деньги ему лишними не были. Асия и её жених уже оплатили дань жрецу за будущий брачный ритуал в Храме Надмирного Света. Был назначен день их священного праздника — зажигания зелёного небесного огня в семейном алтаре.

Была она, как казалось мне в моём детстве, необычна во всём, наполнена как стеклянный сосуд с чистой водой тихим свечением. Дети же часто способны увидеть скрытые от людей взрослых измерения другой души, им дано восприятие света и доброты, если они есть в человеке. Нам девочкам она казалась прекрасной. Лёгкая, изящная, она проскальзывала, как стремительная птица в ветвях, по нашей улице. Одежда фабричной работницы ничуть не портила её. Я, замирая, следила за ней, провожая её ладную фигурку, чёрные волосы, похожие на мамины, которые она открывала светилу, греясь и радуясь под ним. Она знала о своей пригожести, несомненно. Длинные и ярко-фиолетовые, как лесные ягоды, глаза сияли приветливостью, обращённой ко всем и ни к кому в отдельности. Она дарила нам, девочкам, красивые лоскутки, принесённые с фабрики, где не только ткали из растительных нитей полотно, которое там же и красили, но и шили одежду для небогатых потребителей. Девочки хватали для кукол, но я не играла в куклы никогда. Но именно мне Асия припрятывала одни из красивейших ярких лоскутков, которые и совала в мой передник, вышитый неизвестной мне тогда мастерицей. Эти вещички привозила мне моя мама из столицы. Асия делала вид, что рассматривает и восхищается объёмной вышивкой. Но восхищалась и не она одна. Она проводила нежными пальчиками по уже замусоленным мною красочным нитям и совала тряпочки в кармашки передника.

В тот приезд мамы она не хотела подходить близко, хотя и остановилась, восхищённо изучая мамино платье, да и саму маму. Она никогда не полезла бы за деньгами, она вначале даже пряталась за других. Но её собственная мать толкнула её вперёд, не давая сомкнуться тем, кто лез за подачкой. Впереди толкался пьяный рабочий из рудников, норовя выхватить и ещё себе денег. И когда Асия оказалась перед отцом, розовея лицом от стыда за мать и себя, негодуя даже, отец замерцал глазами ещё веселее. Он задержал её ладошку, которую она неловко протянула за подачкой. Я помню выражение её лица. Мне было жаль её, как и мою маму, хотя и разные причины вызывали мою жалость. Взяв деньги, она быстро юркнула в толпу и, отдав купюру матери, ушла. И он, я видела это, долго смотрел ей вслед, поверх голов попрошаек. Она шла ровненько, как и всегда, но напряжённо, и я это уловила.

— Насколько же удивительные девушки рождаются в Паралее, — сказал он маме, — она похожа на диковинный цветок, попавший в сено по нелепой случайности и обречённый на прокорм скоту, которому всё равно что жрать. Жаль, что ей не светит ничего, кроме душного и пыльного сеновала, где она по любому засохнет.

— Тебе-то что до этого? И в каком смысле жаль? Её участь здесь ни в чём не хуже, чем у остальных. Она родит красивых детей. Что в этом плохого?

Отец улыбался, чему-то радуясь. — Ты ревнуешь меня?