– Клубочком свернулась. Парижаночка. И где? В бандитском, можно сказать, притоне...
– Глаза его увлажнились.
– Идем, не будем ей мешать.

Александр мыл тарелки, он вытирал.

– Переутомляться ей нельзя. Сердечко.

– А что с ним?

– Ничего. Но с кулачок ребенка. Конституционно.

– Это она тебе сказала?

Горделиво Альберт кивнул.

– А про латино?

– Нет...

– Любовник у нее. Можешь себе представить.

– Ну и что?

Подав ему нож, Александр завернул кран.

– А ничего. Женщина как женщина. Со всеми вытекающими последствиями.

Упрямые слезы навернулись Альберту на глаза.

– Не для нас.

– Что за комплексы, сержант?

– Это не комплексы.

– Тем более, что все равно уедет. Так или иначе.

– Я умоляю, друг. Должно же что-то быть святое?
– И отворачиваясь, прошептал:

– Пусть лучше так.

Соседи сверху били по трубе, но, стиснув зубы, Александр дописал введение до точки.

– Вот. Дон-Кихоту от идиота.

Когда она нагнулась, он коснулся ее затылка - кончиков волос. Щелкнул разряд. Он отдернул руку. Засмеявшись, она подняла глаза.

– Последний кофе?

Альберт предупредительно вскочил:

– No te muevas!*

* Не двигайся (исп.)

Глаза Инеc сияли чистой радостью. Теперь она успевала на встречу с Фердыщенко - научным руководителем диплома. После кофе она стала собираться. Утро, конечно, мудреней, но у нее масса неотложных дел. Включая выбросить салат "весенний", который перед визитом в Спутник она приготовила себе на вечер.

Последним автобусом она уехала.

Александр спросил:

– Доволен?

Стоя на краю ночи, они закурили. Слышно было, как автобус огибает Спутник. С веранды долетала музыка.

– Может, на танцы?

– На х...

У подъезда Альберт попросил пиджак:

– Схожу, пожалуй.

– На фингал не нарвись.

– Кто, я?

В чемодане с рукописями был димедрол. Александр запил таблетки ромом и ничком пал в запах парижанки.

Утром, входя в сортир, он отшатнулся и встряхнул мозги. Стены распирала какая-то бетонщица, с ногами влезшая на унитаз. Губы сложились сердечком.

– Писию, - сказала она так, будто за это будут бить.

В день закрытия Недели французского кино давали "Орфей спускается в ад". Высотное здание на Котельнической, где кино "Иллюзион", осаждала на солнцепеке вся Москва.

"Лишних билетиков" не досталось.

Вода в Яузе лоснилась, запыленная. Огибая высотку, приток неподвижно впадал в Москву-реку. Над ней торчали заводские трубы периода "первоначального накопления" - прямо напротив невидимого Кремля. От сознания, что юный Жан Маре уже начал инфернальный спуск, хотелось броситься с моста.

– Единственный был шанс.

– Может еще представится.

– Когда? Здесь однократно все.

– Зато инфернум за каждым углом. Пошли...

– Куда?

– Зальем желание.

В "стекляшке" он развинтил гранатообразную бутылку. Александр смотрел, как наполняется стакан.

– Для меня, друг, это было, как глоток свободы... За нее. За все, что случилось.

– Чего не случилось.

Болгарский коньяк прошел с трудом. Над тележкой с грязной посудой жужжали мухи. Особенно зудела одна помойная, которая моталась по всей "стекляшке", невольно натыкаясь на клиентов.

Подсел мужик.

– Стакан, ребята, и взорву, что захотите.

– Чем?

– Чем скажете. Могу динамитом, могу ТНТ.

Не имея правой кисти, мужик заслуживал доверия.

– Неси.

– Всегда со мной.
– Вынул из кармана складной стакан и, тряхнув, разнял. Извлек три сплющенные конфеты "Мишка в лесу". Хватил "за то, чтоб они сдохли", развернул шоколадное месиво, ввел и отплевался от фольги. Кого рвать будем? Еще полстолько и давайте адресок.

– Обратно партизанишь, Коля?
– крикнула буфетчица.
– Смотри, в дурдом заберут.

Красные глаза прослезились, когда Альберт набулькал.

– Ребята... Подорвусь, но выполню.
– Он опрокинул.
– Координаты. Еврей какой-нибудь богатый? Жить останется, но дверь снесу. Давайте. Кто заклятые друзья?

– Мы сами себе друзья.

– Вот именно, - сказал Альберт.
– Свяжи нас, и по палке динамита в ректум.

– Только объекты. Людей не рву.

– А мы, по-твоему, кто?

– Субъекты, - сказал мужик.
– Творцы истории.

– Складывай тогда стакан...