– Разве назовешь сокрушительную самоуверенность - глупостью? И щедрость глупостью? И доверчивость - глупостью?

– Ай!
– пискнула гитара.

– Разве обругаешь кораблик без якоря грубым словом?

– Ай!

– И птицу без гнезда?

– Ай! Ай!

Тогда Ася отстранилась от гитары, накрыла ладонью умолкнувшие струны, дала знак сыну, Шурка понял, выключил электричество, и все увидели, что в открытое окно из теплой ночи смотрит новорожденный месяц.

Раскачиваясь в свете месяца, блестя глазами, Ася затянула без аккомпанемента, сильно и тягуче, похожим на заклинание речитативом:

О старость моя

пощади меня

не суди меня

а я сохраню для тебя

и принесу тебе

и сложу у порога твоего

лучшие сокровища мои

алмазную злость мою

и звонкое золото умелой насмешки

и будешь ты неуязвима

в привязанностях своих

Сережа делал круглые глаза и жаловался:

– Дикий репертуар! Где она выкапывает такие песни?! В каком омуте она выуживает вдохновение?! Я законный муж или нет? Я должен знать? Как, по-вашему?

Ах, какой был чудный вечер! Отодвинули стол, чтобы танцевать, и танцевали, а лучше всех сибиряк Сережа танцевал фрейлехс под мелодию гопака, и совпадало. Все подпевали ему "Гоп, куме, не жу-рыся!..", хлопали в ладоши. Он по всем правилам сунул большие пальцы под мышки, изогнул спину, подбрасывал, и выворачивал ноги, и с каждым подскоком взглядывал на подметку с хитренькой своей улыбочкой - не протерлась ли, всем на удовольствие, и надвигался то на тещу, то на свояченицу, то на жену, а чаще на девочку. Она пятилась от него, смеялась. Гоп, куме, гоп! Гоп!

– Ася, почему ты не привела Людмилу? Вы спели бы "Темную ночь" или "Эх, дороги...".

– Баба, ты отстала на сто лет! Они теперь шмаляют медицинские песни, даже я краснею.

– Люся сегодня дежурит.

– Приведи ее, пусть она измерит мне давление.

Гоп, куме, гоп! Гоп!

Зюня не приходил. Саул Исаакович весь вечер ждал его, старался держаться поближе к двери, чтобы самому встретить, но тот не приходил.

"Я был прав,- наконец решил он.- Они там сидят у Мони и ждут смерти, а никто не собирается умирать..."

Он пошуршал в кармане обрывками записки "Гриша! Горе!.." и вытащил один-погадать на удачу. Выпало слово "очень", ничего не говорящее.

Зюня не пришел, когда все сели за сладкий стол вокруг костра хрустиков, вокруг орехового торта и печенья величиной с перепелиное яичко, вокруг подноса с полными стаканами чая, в каждом из которых, как истинное солнце, сиял кружок лимона.

Он не пришел, когда стали расходиться, заворачивать, кто во что сумел, Гришины подарки.

– Что же мне дать вам, я расстроен!
– говорил Гриша Аде с Сеней.

– Оставьте, не беспокойтесь!..-жеманничали те. От огорчения Гриша ткнул пальцем в бок своего пустого чемодана, чемодан сплюснулся, в нем сработала какая-то пружинка, он сам по себе сложился втрое и еще раз, теперь вместо него лежал на тахте небольшой клетчатый портфельчик - как в цирке, все ахнули.

– Что, подарить вам чемодан, вы возьмете?..

– Забавный чемоданчик!..-Они взяли чемодан и остались довольны.

Зюня появился на улице, когда вышли на трамвайную остановку, дождались трамвая, а из него выскочил Зюня. Остались, чтобы поговорить с ним, поехать на следующем - приятный теплый вечер, и по-вечернему пахнет цветущая акация, и Зюня всегда остряк.

– А, Зюня! Как дела, Зюня?

Все думали, что Зюня вскинет руки, что Зюня громко вскрикнет:

"Дела? Как сажа бела!-Или:-Дела идут, контора пишет!"-Или что-то еще из того, что сто раз слышано, но почему бы не услышать еще сто раз. Однако нет.

– Кларочка скончалась. Все ахнули.

– Кларочка!
– Но не почувствовали. Они были сыты и пьяны, и руки их были полны подарков, и была теплая ночь, и пахла акация. Они почувствуют смерть Клары лишь завтра, и то не с утра, а когда устанут, когда праздник выгорит дотла, когда пепел воспоминаний не будет перелетать с одного лица на другое, с одной приятной минуты на другую, а разлетится вовсе - то ли было, то ли не было.

Зюня взял Гришу под руку, отвел в сторону, и они там о чем-то поговорили в стороне.

– Кларочка!.. Боже мой!..

Саула Исааковича слегка кольнуло, что Зюня никак не обратился к нему - ни упрека, ни намека, ни даже укоряющего взгляда. Но только слегка - слишком удачным получился этот украденный у горя вечер, и Саул Исаакович чувствовал себя правым.

Гриша стал прощаться, целовался с каждым-он уже завтра улетает в свою Америку.

– Будьте здоровы! Спасибо за встречу, за прием, за то, что имели обо мне память! До будущего года, до скорого свидания! Гуд бай!