Тут железный стол. Два стула и, разумеется, камера. Руки скованны наручниками. Все по тюремному фен-шую.

Я кидаю быстрый взгляд на дверь, и голову начинает заполнять густая, как патока, фантазия, что сейчас на коленях, извиняясь, приползет ко мне Соня.

Достанет из моих штанов член и на зависть ублюдкам стражникам начнет мне сосать. Глубоко так, смачно, смотря на меня своими голубыми глазками, влажно причмокивая, так, что слюна потечет по ее подбородку и моим яйцам. После развернётся задом и на стол ляжет, раздвинув ноги в стороны.

Но фантазии не суждено сбыться. Стояк мигом пропадает, когда вижу своего бесплатного адвоката и, что странно, адвоката отца.

Вот тебе на.

— В чем дело? Старик вспомнил о порочном сынке? — поднимаю брови, пока один из них приветственно кивает и раскладывает бумаги.

— Добрый день, Герман. Как вы? — спрашивает этот мамин пиджачок Альберт Генрихович.

Усмехаюсь от его глупого вопроса.

— Я в тюрьме.

— М-да, — попытка улыбнуться сметена моим прищуром. – Ну ясно. Но у меня для вас хорошая новость!

— Валяй, — хорошо будет, если я здесь не сдохну, или если не сойду с ума.

— Ваше дело пересмотрено, — бьет он словами, как хлыстом. — Убийство признано самообороной. И срок становится условным.

Условка, серьезно? Что, бля?! Спустя год?

— А что… — в голове начинает шуметь. Неужели Соня? — А что произошло?

Не верю в происходящее, но кажется, мне наконец улыбнулась удача.

— Ну… — адвокат смотрит на камеру и наклоняется ко мне, говоря тише. — Дело в том, что на суд было оказано давление.

Интересно.

— Кем? — тут же загораюсь надеждой и уже призрачным чувством вины перед Соней.

Может не все ещё для нас потеряно?

— Медведевым Игнатом. Знаете такого? Он…

— Знаю, — падаю в бездну отчаянья. Мне бы радоваться, что выйду. Что Медведь не забыл про меня. Но страшно за Соню, потому что собираюсь ее найти. И спросить, а где она, тварь такая продажная, пропадала.

Глава 27.

— А что вы здесь делаете? – спрашиваю адвоката отца Гринько Валерия Максимовича.

Одет, как обычно, с иголочки, осанка прямая, он стоит, нервно переступая с ноги на ногу, смотрит вроде на меня. А вроде и мимо.

Чувствую сразу, что что-то здесь не так. Не просто так он заявился. И оказался прав.

— Ваш отец умер.

Умер.

Вот так. Просто и без каких-либо чувств. Констатация факта. Три слова, что могут ломать судьбы людней.

Умер, значит. И я пытаюсь в себе найти хоть отголосок боли. Тоски. Скорби.

Хоть что-нибудь.

Ни черта не чувствую. Ноль. Пустота.

Внутри словно выжженная солнцем земля. И ни один росток не пробьется сквозь толщу засохшей земли.

— Тем более не понимаю, зачем вы здесь, — задаю вопрос, уже чувствуя себя свободнее.

Внутри чувствую отголоски радости, совсем немного, но это придаёт жизненных сил.

Не сегодня, завтра я перестану быть заключенным. Не сегодня, завтра я глотну не смрад собственных фекалий, а настоящий, свежий воздух.

Скоро я встречусь с ней, с моей главной болью и посмотрю в эти блядские глаза, что преследуют меня давно. Исполню все свои фантазии, что кружили мою голову весь этот проклятый год.

И пока я думаю об этом, пропускаю фразу адвоката, переспрашиваю, потому что его слова звучат полнейшей ерундой.

— Это для всех было новостью, но, оказывается, в последний момент ваш отец переписал завещание, — говорит он монотонно, словно заученный наизусть диалог. — Все его имущество, акции, недвижимость поделены поровну между вами и, — делает паузу в несколько секунд, кидая на меня взгляд, — вашей сестрой.

Сестра.

Мне кажется, прямо сейчас кто-то цапнул мое сердце ножом, вошел по самую рукоятку. Повернул ее по часовой стрелке. Даже дышать тяжелее.

Мне хочется задать много вопросов о наследовании, о деньгах, о том, кто сейчас управляет компанией отца, но вырывается лишь:

— Где она? — где эта тварь? Сестра. Даже смешно. Звучит как бред.

Когда мой член был глубоко в ней, нас связывали только узы страсти.

— Госпожа Соколова в своем особняке под Москвой. Она оттуда почти не выбирается.

Соколова значит.

В голове шумит толчками кровь, мешает воспринимать информацию. Соколова. Соколова. Черт. Это фамилия Пети. А значит, значит…