И я, умирая, наслаждаюсь каждым толчком, каждым движением внутри, резким трением, членом, растягивающим мое нутро, продавливая силой себе путь в рай. И он долбится в дверь рая, где ждет его острейшее наслаждение, где тело наполнится негой, сгорит в патоке сумасшествия, познает весь спектр удовольствия.

А пока я задыхалась в собственных эмоциях, Герман всё продолжал двигаться внутри. Медленно, словно давая к себе привыкнуть, тяжело дыша мне в шею, и из последних сил напрягая руки. Но они подкосились, и он просто навалился сверху, продолжая движения бёдрами, то подводящие меня к самому краю, то уносящие высоко в небеса чувственности.

Когда Герман заскользил быстрее, толчками срывая с губ хриплые крики, я поняла, что падение неизбежно.

И я падала и падала, чувствуя, как влажное влагалище тесными объятиями сжимает увитый венами член. Как тот каменеет внутри меня. Как твердеют мышцы на спине Германа под моими руками, а кожа покрывается испариной.

Толчок. Еще толчок. И так прекрасно ощущение приближающейся эйфории, которое внезапно, совершенно неожиданно меня накрывает как раз в тот момент, когда внутри лона разверзся вулкан, опаляя все горячей лавой.

Мы выли в унисон. Мы сжимали друг другу в объятиях, мы смотрели друг другу в глаза. И мне вдруг стало так страшно, что кто-то может это отнять.

Мне стало так тошно, что я больше не смогу ощутить в своих руках любимого. Обнять его. Поцеловать. И в страхе за зыбкое будущее я сама его поцеловала. Вкладывала в поцелуй всю свою любовь, всю свою благодарность за спасение, за то, что он вот такой у меня есть. Пусть не идеальный, но самый родной.

Какой же я была дурочкой, что не поняла этого раньше.

И позже, гораздо позже, когда Герман ел мою сожженную яичницу, а я ласкала пальчиками ног его голень, думала, что не может быть на свете счастья больше.

— Вкусно? – игриво спросила я.

— Сейчас я меньше всего думаю о вкусе омлета, — улыбнулся он и отодвинул пустую тарелку, потом быстро выпил сок. А затем встал, скинув с себя салфетку.

— Но ты говорил, что голодный?

— Я говорил немного о другом, но поесть не отказался. Потому что мне нужны силы, чтобы наказать тебя

— Наказать, — удивленно вскинула я брови, пока он приблизился ко мне и вклинился между ног, смотря сверху, как настоящий пещерный человек. Вот, вот и схватит за волосы. – Но в чем же я провинилась, мой Герман.

С этими словами я развязала его халат и облизала губы, обнажая перед собой его твердое желание. Я, даже не думая, обхватила его пальчиками и начала растирать влагу на головке. Он снова был чистым, пах гелем для душа, с которым я его тщательно мыла. И поддергивался, словно от нетерпения попасть мне в рот. Но у Германа было на уме кое-что другое.

— Ты же так и не оборвала отношения с тем придурком? — скалится он, словно знал, что я сама напрошусь на наказание. И внизу живота уже начиналась настоящая буря, плеснувшая влагу между ног, когда я начала фантазировать, как он меня будет наказывать. Но меньше всего я ожидала, что он скажет.

— Развернись, я хочу твою попку.

Я испугалась. К такому сексу я не готова, но и ослушаться не могу. Жду, пока он даст мне встать, облизнув пересохшие губы, разворачиваюсь спиной.

— Колено на стул, — хорошо хоть мягкий. – И прогнись.

— Это будет больно?

— Это твое наказание, разве ты не хотела его? — шипит Герман, отдернув мой халат, и шлепает меня по половинке ягодицы. Я вскрикиваю и ощущаю на лепесточках пальцы. Сразу два. Они гладят. Елозят. Ласкают, так нежно, что меня начинает опьянять нежность движений, пока вдруг большой палец на ложится на кнопочку ануса.

— Герман…

— Расслабься, я еще ничего не сделал. Но сделаю… — шепнул он и вдруг укусил за попу. Тут же зализал место укуса и тихонько рассмеялся. – Мне нравится твой страх. Он смешан с возбуждением. А это дает свой особый шарм.

— Прекрати, пожалуйста, — улыбнулась я и посмотрела на него из-за плеча. Весь страх тут же прошел, потому что человек, который смотрит так, не может сделать больно.

И я прикрыла глаза, полностью отдалась в его власть и постаралась довериться, когда очень влажный большой палец проник в меня и начал растягивать.

Именно в тот момент, когда средний и указательный растирали клитор. Сначала медленно. Затем все быстрее, пока я перестала думать о боли в анусе и потерялась в очередном, сильнейшем оргазме. Пока тело стало единым инструментом, на котором играл лучший музыкант. Лучший исполнитель. Он создавал симфонию пошлых, смачных звуков, шлепков и моих хриплых стонов. А кульминация прошла настолько гладко, что, когда член оказался внутри, я только подивилась, что смогла принять в себя такой размер.