Тонкие пальцы нервно теребили края широких рукавов. Лёгкая, мягкая, молочно-белая накидка с капюшоном лежала на кровати, и Онар время от времени брала её в руки, а затем возвращала на место и вновь подходила к окну.

«И вот я одна, – подумала пленница. – Не считаем слуг, скрытно снующих по замку тьмы. Я одна, Он ушёл, и мне, как-то пусто... В безмолвии день за днём провожу я. Или, постой, сколько же времени прошло? Прошёл день или год? Конечно, узнать это мне легко, но зачем? Камнями секунды ложатся на сердце моё, знать не желаю, сколько ещё выдержать я должна, а сколько смогу».

Она прошлась по комнате и пламя свечей, будто желая последовать за ней, встрепенулось, рванулось в сторону царевны, но, не сумев сорваться с фитиля, успокоившись, выровнялось.

«В детстве меня учили поэзии, и теперь мои мысли слагаются в странные формы, в неправильные, не озвученные песни. Песни боли? – она остановилась напротив зеркала, вгляделась в своё неясное в тусклом свете отражение и встретилась с лихорадочно блестящим взглядом собственных глаз. – Да нет же, нет, мне вовсе не больно! Или, всё же...»

Рука прикасается к кулону на шее.

«Надо же, я и забыла о нём. Я его всегда носила под одеждой, ближе к сердцу. Наверное, делала это, чтобы помнить обещанное и то, что я уже обещана. Арон... где ты? – закрыла она глаза, сжав в кулачке некогда подаренный им кулон в виде серебряной арфы, украшенной изумрудами. – Арфа на цепочке... потемнела. Струны порваны, музыка её уже не звучит. А замок короля Нижнего мира – вот настоящая поэзия! Здесь всё, до чего не дотронься, куда ни глянь, стонет, поёт, кричит! Мёртвое здесь живо, а живое гибнет!» – Онар распахнула глаза, метнулась к кровати, накинула на плечи накидку.

«Переплетается ледяными узорами боль на оконном стекле! Каменный пол, потолок затянутый мраком, стены, древние, впитавшие холод бесчисленных ночей, всё живо так же, как и мертво! Поэзия боли и страха, ведь оно здесь не что иное, как доведённое до совершенства живое существо!»

Ей казалось, что мысли её приобретают форму то ли пророчества, то ли проклятия. Онар начала путаться в них, терять смысл, и только потом она поняла, что это просто чувства её стали облачаться в слова. Чувства, которым стало тесно внутри, которые жаждали приобрести форму слов.

«И вот я одна... Кажется, теперь смогу...»

Будто обессилев, Онар села на край кровати, положила на колени руки и с решимостью посмотрела на потемневшее окно, в котором отражались огоньки свечей.

«У Наваждения моего глаза цвета дождя, а в чёрных волосах вспыхивает отблеск пламени. И кожа, как мрамор, бела, и на ней едва заметные синие узоры вен, в которых кровь, должно быть, горяча...»

Она вспомнила Вэриата и встряхнула головой, пытаясь отогнать его слишком ярко вспыхнувший в мыслях образ.

«И вот, я одна. Кажется, мне пора. Теперь я сумею...»

Она поднялась, закинула за плечо заранее собранную небольшую сумку из серой материи и подошла к окну. Приложив немало усилий, Онар удалось лишь немного приоткрыть окно, и сквозь щель в комнату проник тёплый ветерок.

«Не посмею дожидаться Его здесь и скучать по Нём! Прошу, кто-нибудь, скажите, что мне его любовь нипочём, что я просто окутана чарами, которые в праве и в силах сорвать! – Онар закусила губу, чтобы сдержать слёзы. – Хватит, не плачь, прошу, только не плачь!» – уговаривала она себя.

«Арон, ведь мы не могли друг другу соврать, когда говорили, что будем нашей встречи ждать? Что будем любить друг друга до скончания времён? Прошу, освободи меня от мыслей о Нём!»

Руки, прижатые к груди, чувствовали, как трепещет сердце.

«Я ухожу, бегу! Так страшно шагнуть за порог... Наверное, умру, не пройдя и пару шагов, но ждать своего похитителя – он же мой враг! – мне нельзя. Предательство здесь, хуже смерти... Прощайте, простите меня! – вспомнила она родных, а также и Вэриата. – Уже не знаю, как должна поступить. Я ошибаюсь или впервые делаю что-то сама, решаюсь на единственный в моей жизни сильный поступок? О, небеса, дайте сил!»

Она немного постояла, задумавшись, едва дыша, а потом с трудом высунула из окна руку, и кожей чувствуя теплоту пришедшей к власти летней ночи, уже вслух прошептала:

– Ночь, услышь человека! Пусть и такого слабого, как я! Скрой меня! Прошу тебя! Я взамен тебе... голубизну глаз своих отдам, они, как небо чисты, тебе ведь не увидеть иначе его дневной красоты! Только помоги мне бежать...

Онар, крадясь, добралась до выхода из замка. Порой ей приходилось идти по длинным, тёмным коридорам на ощупь. Зажигать свечу она не решалась, а факелы на стенах горели не везде, большинству обитателей замка свет был неважен. На пути Онар никто не встретился, но царевна понимала, что дело тут не только в её везении и осторожности. Опасения Онар подтвердились, когда она не смогла открыть тяжёлые двери, или правильнее назвать их – врата, ведущие к свободе.