Он вздрагивает. Крепится.

А потом долго сидит молча, закрыв ладонями лицо.

Я тоже молчу.

Спросонок я долго щурюсь на экран телефона, но тот никак не меняет показаний — даже под разрекламированным испепеляющим взглядом.

Утро выходного для меня начинается без двадцати семь. Тревожность — лучший будильник. Но чертовски паршивое снотворное.

И я роняю телефон на одеяло, зарываюсь лицом в подушку в наивной надежде вернуть ускользнувший сон — безуспешно. Темнота за сомкнутыми веками больше не успокаивает, а впереди три чудовищно длинных, бесцельных и пустых выходных дня.

Чтобы хоть как-то заполнить хотя бы сегодняшний, я твердо решаю взять себя в руки и написать-таки сцену появления отца главной героини. Тянуть дальше уже некуда — разве что принять в качестве исходных данных, что до места действия счастливый папаша добирался на черепашьей упряжке.

Я нервно хихикаю над этой мыслью и так живо представляю себе упряжку с парой морских черепах и поводьями из темных водорослей, что просыпаюсь только полчаса спустя — внезапно, будто толкнул кто. В голове какая-то мутная, жутковатая мешанина — с глубокой темной водой, цепочкой пузырьков, устремляющихся к поверхности, и диким ощущением удушья.

Я дышу полной грудью, просто чтобы напомнить себе, что на самом деле все в порядке. Организм соглашается неохотно, а адреналиновый выброс окончательно прогоняет остатки сна. Только и остается, что все-таки встать и ползти в ванную.

Под привычную утреннюю рутину я составляю в уме план сцены. Собираю фразы и обороты, как бусинки в ожерелье, выстраиваю в узор; пара предложений упорно вертится в голове, обрастая ненужными словами и уточнениями, и я досадливо морщусь. До спорных предложений нужно набрать еще добрую пару-тройку тысяч знаков, но я не могу заставить себя сесть и оформить хотя бы то, что дополнительного внимания не требует. Решение не прокрастинировать и провести выходной с пользой оказывается до того твердым, что я до блеска надраиваю плиту, долго вожусь с моющими средствами в ванной и выгребаю полный пакет пустых пузырьков из-под шампуней, гелей и бальзамов. Назидательно выставляю мусор в коридор, чтобы не забыть вынести по дороге…

Собственно, по дороге куда?

Холодильник все еще набит до отказа, и на задней стенке постепенно нарастает кусок льда. Я устало смотрю на него и закрываю дверцу. Так далеко мой запал хозяйственности не простирается.

Итак, в магазин не надо. В аптеку — я бдительно инспектирую домашние запасы — тоже. А парки по-прежнему закрыты, не говоря уже о прочих развлечениях.

Из чувства противоречия я протираю пыль даже на антресолях, куда обычно не добираюсь, и тщательно мою полы. Спорные предложения остаются неудачными и никак не шлифуются до приемлемого вида. Их хватает и на то время, пока я разбираюсь с залежами неглаженного белья, и даже на приготовление обеда.

В конце концов я все-таки обнаруживаю себя напротив выключенного компьютера и сажусь в кресле. Квартира в кои-то веки сверкает чистотой — хоть тут я молодец — и отвлекаться больше не на что. Разве что вот на лед в холодильнике… но нет, размораживать его нет никакого желания, и я героически решаю не насиловать себя.

Запускаю текстовый редактор, отыскиваю нужный файл, начинаю новую строку… и понимаю, что все те абзацы, которые я считала готовыми — только сядь на набери, — благополучно выскользнули из головы. Кажется, вместе с мозгами.

Я вздыхаю жалобно и устало, как заправское привидение, и ползу на кухню. Вид холодильника все-таки сподвигает меня вернуться за комп и даже набрать пару предложений, но потом я отвлекаюсь и иду ставить чайник.

К полудню в файле прибавляется еще целых два абзаца из двадцати запланированных. Я уныло смотрю на них поверх полной чашки с чаем — в животе булькает, потому что отвлекаться на чай я позволяла себе куда чаще, чем это было реально необходимо.

Картина маслом «Наташа решила не насиловать себя».

В конце концов я с некоторым облегчением вспоминаю, что впереди еще два выходных, и убиваю еще час в древней — под стать компу — РПГ. А потом внезапно оживает телефон.

«Можно позвонить?» — жалобно вопрошает мессенджер и выводит фотографию Дениса Владимировича. Номер рабочий, и физиономия у него суровая и неподкупная, словно звонить он собрался исключительно с целью отчитать ленивого автора. Я малодушно отворачиваюсь и еще четверть часа крошу на гуляш невовремя подвернувшихся фантастических тварей и места их обитания, пока мигающий на телефоне огонек не доносит до моей совести какое-то чрезвычайно важное сообщение — азбукой Морзе, не иначе. Тогда я все-таки открываю мессенджер и пишу нарочито дружелюбное «конечно».

На этот раз Денис Владимирович несколько менее понятлив, и телефон немедленно разрывается условно-мелодичным треком, выбранным не столько за благозвучие, сколько за очень громкое начало, которое слышно даже из сумочки. Естественно, из открытых динамиков оно гремит так, что я подскакиваю на месте и спешу принять вызов.

– Привет, — с таким облегчением выдыхает Денис Владимирович в трубку, что я давлюсь ледяным «алло» и эхом отзываюсь:

– Привет.

Мы не переходили на «ты». Даже после того вечера, когда, не сговариваясь, почтили минутой молчания все свои светлые мечты и наивные ожидания от этой жизни. Он тогда ушел, вежливо и формально распрощавшись. И мусор прихватил, не забыть бы вынести сегодня…