Денис задумчиво кивает, словно мог слышать мой внутренний монолог, и немилосердно демонстрирует профессиональную внимательность к деталям и натренированную память:

– Это из-за того эпизода, про который ты говорила во вторник? Который не получается написать?

Моя нетренированная память на этот раз несвоевременно услужлива и тут же подсовывает примерное содержание так и не написанной сцены.

– Из-за него, — соглашаюсь я так хрипло, что чрезмерно догадливый ГИП вздрагивает и подсовывает мне свою чашку с недопитым чаем. — Не хочу об этом, — уже чуть более вменяемо сообщаю я и возвращаю опустевшую чашку.

Денис смотрит строго на нее и поднимать взгляд не рискует.

– Я слышал, что горло пережимает тогда, когда человек запрещает себе о чем-то говорить, замалчивает что-то важное.

Чашка удостаивается удвоенного внимания. Сентенция про пережатое горло и замалчивание чувств звучит так, словно вычитана где-то в псевдопсихологической статье из женского журнала. Это настолько не вяжется со сложившимся у меня впечатлением от Дениса Владимировича, что я, кажется, даже знаю, от кого он о ней услышал. Иначе с чего бы ему внезапно замыкаться в себе на полуслове?

– Как только у тебя еще ничего не пережало? — хмыкаю я и тоже затыкаюсь.

А мысли — вот где они раньше были, спрашивается? — вдруг сворачивают на книгу, и я понимаю, что сцену с самого начала надо было писать не так.

Не про отца главной героини, пусть бы персонаж давно продуман и разбит на отдельные пункты, которые нужно упомянуть в тексте. Вымышленный отец не вызывает никакого отклика именно потому, что из пунктов и основных выделенных черт не складывается цельный образ.

Зато у меня ведь есть готовый. Хоть это и вопиюще непрофессионально.

Но и я не профессиональный писатель. Зато в голове у меня все еще живет образ папы — не такой, каким я видела его в последний раз, совсем не такой.

Тогда я прилетела на выходные впервые за несколько месяцев, ухватив самые дешевые билеты на чудовищно неудобное время, и папа примчался в аэропорт под утро — встречать меня. И до сих пор каждый раз, когда я вспоминаю папу, перед глазами встает одна и та же сцена.

Он выскакивает из неправильно припаркованной машины, сонный и взъерошенный, и улыбается так светло и искренне, что замордованная рабочей рутиной ассистентка директора вдруг снова чувствует себя маленькой девочкой, любимой дочкой, которую просто грех не подхватить на ручки и не закружить вокруг себя, счастливую и смеющуюся…

Подхватывать меня на ручки — занятие весьма энергозатратное уже лет двадцать пять как. Но обнять — это святое.

– Ты что, плачешь? — подозрительно уточняет Денис и тут же с готовностью подставляет плечо.

Я неопределенно качаю головой. Кажется, да, плачу. Но правильное ощущение от сцены появления отца — вот оно.

Наконец-то.

Я наконец-то пишу, и сцена оживает в воображении. Она не такая, как задумано, но реплики героев звучат естественно, в поведении нет ничего наигранного, и на душе у меня спокойно. Гармонично. Именно так, как должно быть на душе у запойного эскаписта, когда он с головой ныряет в вымышленный мир — со всей его магией, хрустальными дворцами и рокотом водопадов, за которым так легко скрыть какую-нибудь аристократическую тайну…

Разумеется, все это слишком хорошо и размеренно, чего со мной быть никак не может. Поэтому я пишу, даже не дождавшись, когда уйдет гость.

Дениса это ничуть не смущает. Он по-свойски полулежит на кровати, пристроив под спину думку, и сосредоточенно смотрит какой-то ролик на телефоне. Черный провод тянется от правого наушника к смартфону — а второй наушник лежит у него на груди. Я тоже сижу, оставив одно ухо свободным, и это почему-то вызывает теплую усмешку.

Мы не договаривались. Кажется, вообще ни о чем. Но он какой-то беспроблемный, и с ним легко быть на одной волне.

Тут мне вспоминается бородатая шуточка про "потыкай в него палочкой, по ходу, он мёртвый", и весь творческий настрой как рукой снимает. Я давлюсь гнусным хихиканьем, потом почему-то расстраиваюсь и так глубоко задумываюсь о душевном здоровье, что не сразу реагирую на вопрос:

– Ты закончила? — с любопытством интересуется Денис, поставив свой ролик на паузу.

С экрана его телефона какой-то небритый мужик вдохновенно машет надкушенной домашней шаурмой. Ему хорошо.

А мне — завидно.

– Нет, — покаянно признаюсь я и с сомнением кошусь на монитор. Там никому так не хорошо, как мужику с шаурмой, и желание писать пропадает начисто. — Но на пару дней регулярных обновлений хватит, а потом останется только закончить финальную главу и придумать эпилог

Хорошие писатели под конец книги держат регулярный темп выкладок, чтобы не смазать впечатление — и контраст между напряжёнными кульминационными сценами и долгожданным хэппи-эндом.

Но есть хорошие писатели, а есть я.