– Да ладно, Добрыня, может, твоей обойдёмся. Потом справишь при случае новую себе…

– Да ты шо, княже? – оторопел Добрыня, нервно ощупывая свою изношенную до облысения шубу.

– Да моя им вряд ли сгодится – уж больно неприглядная на вид… – огорчился князь.

Вот с той поры и появился основной, но очень секретный закон любого государства на русской земле, открытый и, главное, озвученный много веков спустя вроде как Салтыковым-Щедриным, но вечно из-за своей секретности недоступный для понимания простому человеку: российская власть должна держать свой народ в состоянии постоянного изумления…

За дверью тем временем послышались какие-то и вовсе непонятные звуки. Добрыня что есть сил заколотил по массивной двери. Из коридора, усилившись, доносились глухое мычание и шварканье, похоже, что там началась какая-то возня, послышались пощечины и звучные удары чьей-то головой об стену. Хриплый голос поинтересовался:

– Княже, ты там?

– Давай открывай! – рявкнул в ответ Добрыня и, повернувшись к Владимиру, тихо добавил: – Эт наш десятник – Обалдуй, – и в знак восхищения дружинником показал князю большой палец.

В коридоре, тускло освещенном немногочисленными бойницами, завешанными коврами, их слегка удивила новая встреча с Мурзой и его визирем. На визире чалма встала дыбом и слегка набок из-за многочисленных шишек. А на Мурзу смотреть даже князю стало неудобно, ибо его толстое лицо с прищуренными глазками превратилось в сковородку с пухлыми оладьями вместо щек, но почему-то багрово-синего цвета. И из его носа ручьём неслась благородная, судя по запаху, кровь. (Похоже, что молоко для теста жутко скисло).

– Чем теперь-то порадуете, хозяева хреновы? – по простоте душевной обратился к ним Владимир.

– Храты прифесстстфофыфыфать… (прости, читатель, что так длинно) ф-фелихий хняф Фил-им-итир! – с нескрываемой радостью приветствовал своего высокого гостя Мурза. И почему-то выплюнул при этом несколько своих, уже не нужных ему, лишних зубов.

Владимир с Добрыней незаметно переглянулись и… Да-да, начали осваивать имущество негодяев. Перетягивание всякого добра из стороны в сторону у князя с Добрыней с одной стороны и Мурзы с визирем с другой стороны превратило это упражнение впоследствии в игру с перетягиванием каната между командами. Но только тогда это был не спорт и не игра, а забота о национальных интересах. Крымчаки проиграли много ковров, серебряную посуду и кое-что из одежды. Целую гору всякого добра, вокруг которой уже засуетились обозные люди, готовые растащить вещички по своим телегам. Но князь положил глаз и на само поселение:

– Так, Мурза…

Тут надо сделать оговорку: это не князь говорил на чужом языке, это Мурза с визирем знали язык киевлян. Много людей шастали тогда из Корсуня в Киев и обратно.

– …пошли-ка осмотримся. А ты, Добрыня, зови Путяту – пусть догоняет, с ним похожу… А сам займись ночлегом. Что-то мне здесь не по нраву, – подмигнул Владимир воеводе.

Дождавшись Путяту (нравом весьма грозного, но вида кроткого), Владимир с ним неспешно по-хозяйски обошел поселение. Ни один уголок, ни один закуток домовладений не остался неосмотренным зорким глазом князя Киевского. Из приболевших в дороге дружинников и мужиков собрали отряд для заселения, и им досталась для налаживания семейных очагов женская часть городка. Мужчин же всех направили на площадь перед воротами, где была собрана из запасов Мурзы большая куча колодок для снаряжения невольников.

Владимир привел на эту же площадь Мурзу с визирем и несколькими старейшинами. Визиря со старейшинами по знаку князя пристроили к очереди за колодками. Остался лишь Мурза, которого некоторое время оглядывал князь с воеводами.

– Мурза, ну ты ж не в обиде? – равнодушно зевнув, наконец, спросил прежнего хозяина поселения Владимир.

– Какой обит, ф-фнясь? – удивился Мурза. – Утором я пиль Мурза, тыперь – скромний тселовек. Утором я пиль чай фи сфоем двореса, тыпирь – жина, мнофа жина отдал, двореса, двореса отдал, лутей пиродал, пес денек, миноха лутей… – и он стал заворачивать пальцы, пытаясь или подсчитать все превратности судьбы, либо понять, в чём же его прибыль или убытки.

– Да ну, какой это дворец? – махнул рукой Владимир с недовольным видом.

– Да… Какой? – поддакнул князю Путята, уставившись на Мурзу колючими глазами.

– Дворес это, дворес! – плачущим голосом запротестовал Мурза.

– Да не дворец это, сарай какой-то… – резко осадил бывшего хозяина глинобитных хором Владимир и отряхнул ладони.

– С князем спорить? – возмутился Добрыня и, взяв Мурзу за шиворот, поднес ему под нос свой кулак.

– Хорофо, хорофо, пускай будит сарай! – вынужден был согласиться Мурза, отводя от своего лица пудовый кулак Добрыни. – Пускай фам будет сарай, а мой – дворес…

Вот так, с лёгких уст князя Владимира сорвалось и появилось на Востоке новое слово – сарай, что в переводе обратно на русский означает – дворец.

– Мурзу этого… – задумался Владимир. – Да до кучи к пленникам и на торг, как дойдём.

– А дойдёт? – усомнился Добрыня.

– Эй, Мурза, – окликнул бывшего хозяина Путята, – до Корсуня дойдёшь?

– А засем? – пугливо поглядывая на захваченные в его доме колодки для рабов, которые дружинники уже примеряли к его соплеменникам, ответил Мурза.