Допустим, что это так. Но при чем тут маршальский жезл, эти разговоры про войну четырнадцатого года? Туфяк, конечно, старше нас, но все равно больше тридцати пяти ему не дашь. Не иначе — очередная байка нашего Силе. Недолюбливает он Туфяка, а может, просто завидует его военной выправке.

Ребята бросаются к Мефодие, осаждают его вопросами. Захваченный врасплох, он медлит с ответом, хотя явно польщен всеобщим вниманием.

— Кто его знает… Гм… — тянет он, озираясь по сторонам. — Зависит, конечно… Как кому сподручнее… Но…

Тут он замечает Маковея, скромно стоящего в стороне, и догадывается, кто затеял этот разговор.

— А ну, марш отсюда, чтобы я вас тут не видел! Подослали, знаю!.. — И размахивает кулаками. — У вас есть старший, Гриша Чоб. Он командует, пусть он и отвечает!

Туфяк разъярен, он мечет громы и молнии, к вящему удовольствию Маковея.

Да, отъявленный плут наш Силе Маковей. И каждый раз предстает в новом обличье. Только услышу его голос и сразу вижу хитрющие глаза — они красивые, когда он не прячет зрачков под веками. Равнодушно смотреть в эти глаза невозможно: они словно вовлекают тебя в события, о которых он рассказывает, и ты смеешься, плачешь, бросаешься на помощь, скрежещешь в ярости зубами…

Нередко он сталкивал одних слушателей с другими — это доставляло ему удовольствие. Но в трудные минуты никто так не умел поднять настроение людей, вдохнуть в них бодрость, отвлечь от тяжелых мыслей.

Вот и теперь. Стоят ноябрьские холода, знобко не только ночью, но даже при свете дня. Работа и та не согревает. Наши ребята зябнут, жмутся друг к дружке. Сегодня с самого рассвета артиллерийские залпы часты, как удары сердца, — так и кажется, что ухает в собственной груди.

А Силе знай себе сыплет свои байки, словно сам черт ему не брат. Врет самозабвенно, подмигивая то одному, то другому.

А брови, брови что выделывают! Такие они у него, что, будь он глух и нем, и то бы, кажется, мог с их помощью многое сказать…

Смотришь — перед тобой настоящий босяк, а через минуту — это уже благородный граф. Достаточно одного жеста, прикосновения к острому шпицу пилотки и ребята слушают как завороженные: поток слов, выразительная мимика покоряют, захватывают воображение. Вот Силе провел двумя пальцами от переносицы к углам рта, а затем к ямочке на подбородке, — значит, тема меняется. жди новой истории. Сам он никогда не смеется, разве что улыбнется, и то лишь для того, чтобы дать сигнал к всеобщему хохоту.

Сегодня очередь Ариона Херцы, нашего парикмахера, полунемца-полумолдаванина. Силе изображает, как тот вместо лопаты таскает с собой термометр, постоянно показывающий 39 градусов, при надобности подменивает термометр медсестры, чтобы получить освобождение от работы.

Потом следует рассказ о том, как этот самый Арион стал мучиться животом и они с Силе, который не захотел оставить его одного в поле, попали в полевой лазарет.

Тут голос балагура смягчается.

— Удивительные люди эти русские, — продолжает он. — Сам бы не поверил, кабы не видел своими глазами. Вот, ей-богу, не вру…

И отбрасывает щелчком пилотку на затылок.

— Не то приняли нас за раненых, не то по другой какой причине, — смотрим, только вошли — подносят по сто грамм. Не успели отдышаться, — пожалуйте к столу откушать: борщок — пальчики оближешь. Потом по пачке махры на брата. Сухарей тоже честь по чести, как положено — на весах. Вот она, война: то подыхаешь с голодухи, то набьешь живот, да так, что только смотри не лопни с натуги… А наш брадобрей на радостях взял да и слопал весь паек. Думал, авось еще дадут…

Щелчок, и пилотка возвращается в прежнее положение.

— Меня эдак культурно направляют в баню, а Ариона — на исследование. Первым делом, конечно, предлагают горшок и все такое…

— А тебя как? — спрашивает внезапно Казаку. — Ты же был ранен в ногу?

— Я ранен? — Силе сразу сникает, голос теряет всякое выражение. — A-а! Что об этом говорить. Сам расскажешь, небось не хуже меня знаешь…

Пальцы его опять проделывают путь от переносицы к ямочке на подбородке.

— А Херцу они прослушали, простукали вдоль и поперек, и что вы думаете? Нашли-таки у него болячку. Оказывается — грыжа! Повезло нашему молдавскому немцу, "середине на половине"…

Вот наконец Дон. Переправляемся на тот берег. Ура! Ласковы ли, хлебосольны ли казачки — это мы еще посмотрим. Пока первым делом надо помыться, соскрести с себя грязь, рыбки на уху наловить…

А вместо этого — марш по тревоге копать окопы, траншеи, ямы для дотов, огневые точки. Над берегом, в двух шагах от воды, пока река еще не оделась льдом. И никаких купаний! К воде подходить нельзя — ни-ни! — река под прицелом немецких орудий.

Слухи, распоряжения, новые указания, отменяющие прежние. И самая страшная новость: будто там, за рекой, солдаты наши дерутся в окружении. А много их? Кто знает. Говорят, много… Много тысяч.