— Серж…

— Проведи меня к главному выходу, — сухо бросил он, решительно направляясь к зданию.

Лилиана молча пошла за ним.

— Кстати, не советую идти завтра на это свидание. Я, во всяком случае, запрещаю, — добавил он торопливо, ускоряя шаг и оставляя ее далеко позади.

— Но когда мы увидимся? — догнала она его. — Ты не имеешь права ни с того ни с сего отрекаться от меня. Нам нужно поговорить. Я все объясню, Серж! — Голос ее задрожал, на глазах выступили слезы. — Все, все, товарищ Волох…

Остаток дня — после этого тягостного свидания — его не покидали мрачные мысли. На душе было тревожно, тяжело… Но как же тогда понимать историю с немцем? Все эти выступления перед молодежью? Только видимость успеха. Последний проблеск перед грозой. К тому же слишком удачно (ни одного ареста!) они проходили… Как и "Три минуты против третьего рейха"… Есть о чем подумать, товарищ ответственный.

А вот Илона на встречи не является. Зигу Зуграву тоже не подает признаков жизни.

Что же касается Тома Улму, то он будто сквозь землю провалился.

Опять нечетное число.

Но зачем выходить на встречу, если она не является? Только подвергать себя лишнему риску.

И все ж ноги сами несли его к условленному месту.

Если схватили в Кишиневе? И ее, и Зуграву, освободив взамен Василе Антонюка — только для того, чтоб еще и здесь поставить кому-то ловушку? Возможно, он сгущает краски. И все же одно остается несомненным: ищейки выходят из себя, пытаясь выследить и схватить каждого советского патриота, чтоб уничтожить всех по одному. Стоит ли говорить о таких, как Илона! Напасть на ее след могли еще тогда, после несостоявшегося инструктажа. Он до сих пор видит — в который только раз? — как она выходит из дому за минуту до него, бросившись навстречу мужчине с курчавой, запорошенной снегом бородой, в надвинутой на глаза кушме, стараясь поскорее, пока никто не заметил, увести его. Он, Волох, выходивший следом, все ж успел разглядеть человека, увидел в слабом мерцании свечи, которую держал Тудораке Хобоцел, его глаза под густыми, покрытыми изморозью бровями. Он и в самом деле выглядел так, как описывала когда-то Лилиана. Мда… Потом, правда, было слишком много событий — разговор с лицеисткой в автобусе, появление Дана, погоня напрямик по снегу, — и он не думал больше о человеке, явившемся за Илоной. Тут еще "геройства" Антонюка, когда в дом невзначай нагрянула полиция…

Волох петлял тихими, узкими улочками, стараясь подойти к месту встречи незамеченным, еще и еще раз убедившись, что не тащит за собой хвоста.

Нынешним днем он вышел раньше времени — слишком уж давил ненавистный потолок кельи.

Казалось, будто он висит над головой даже здесь, на улице. Не поворачивая головы и не замедляя шага, он наклонился, якобы завязать шнурок на ботинке, — за спиной не было ничего подозрительного. Он сделал большой крюк: улочки были погружены в крепкий сон. Тротуары пусты, ворота, окна, даже занавески на них ничуть не изменились с тех пор, как он впервые пришел сюда.

Когда ж она была, та первая встреча?

Уже вечерело, моросил мелкий дождь, туман как окутал город днем, так не рассеялся и к вечеру, а тут еще сумерки, темень. Ему сообщили, чтоб вышел на встречу с девушкой из Кишинева, которая не знает здешних мест. Держа, как было условлено, шапку в руке, он должен подойти к ней и, убедившись, что из сумочки проглядывает краешек носового платка, спросить: "Каким образом поскорее попасть на вокзал?" Она должна была ответить: "Все время прямо, прямо, прямо"… Но как тут заглядывать в сумочки встречных женщин, если туман, непроглядная темень? Его прогонят, еще отругают… К тому ж усилился дождь, и держать шапку в руке значило выглядеть смешным, если не вызвать подозрения. В конце концов он надел ее на голову, решив снимать при виде каждой женщины. А вот, кажется, она. Внешность, пароль — все вроде бы соответствует. Правда, слова пароля она немного перепутала, поменяла местами, вообще же держалась довольно бойко, не переставая болтала, без конца задавала какие-то вопросы, которые, честно говоря, ничего общего не имели с тем, что он ожидал услышать. Если бы не предупреждение из Кишинева, не пароль, который она все-таки знала, он ни за что на свете не отличил бы ее от обычной девчонки, вздумавшей прогуляться вечерком… Какой это инструктор, к тому ж еще из штаба, из подпольного центра?

Вопрос за вопросом, и в конце концов оказалось, что он должен отвечать и на следующий: любил ли он когда-то? Если да, то почему? Если нет — то же самое: почему нет? Вся эта болтовня в итоге поставила его в тупик, и он даже засомневался: за ту ли ее принимает? Не хватало еще свалять дурака в таком деле! Ни к чему не привели попытки прощупать ее — на все вопросы она отвечала шиворот-навыворот. Он подумал: скорее она вывернет наизнанку тебя, иначе с какой стати выспрашивать насчет убеждений, нравственных качеств? Кто ж тогда она сама? Святая, что ли? Какие-то намерения, конечно, у нее были, иначе зачем устраивать допрос? Не впутаться бы в историю, в конце концов решил он. На кой черт все эти абстрактные рассуждения? О чистоте души будем думать в более подходящее время!

Давным-давно наступила ночь, все сильнее лил дождь, под ногами стояли лужи. В любую минуту можно было нарваться на облаву, на патрулей, но она и не думала прощаться. Куда там — еще крепче ухватила за руку, будто жениха, которого боится отпустить от себя хоть на минуту.

Стало ясно: он допустил оплошность. Никакой она не инструктор — та, наверно, вовсе не приехала или просто разминулась с ним в тумане. Эта девица, которая ухватилась за него и не отпускает, напутала с паролем; к тому же никакого носового платка из сумочки у нее не проглядывало — то был обыкновенный ремешок, что-то вроде украшения…

Ну хорошо, и что же дальше? Куда девать в глухую ночь молоденькую девчонку, которая, что правда, то правда, нисколько не походила на уличную? Ночевать ей, похоже, негде. Если оставить на произвол судьбы, еще привяжется какая-нибудь каналья… И кто будет в этом виноват? Он же сам, остановивший ее на улице… Теперь деваться некуда: девушка и в самом деле оказалась приезжей, а если никто в городе ее не знает, это может быть на руку подпольным связям. Немного подучить — и за дело!

— У меня всего одна постель, — пробормотал он. — Несколько досок, сбитых в виде лежанки.