— Что у вас слышно? Как идут дела? — спросил у него Волох.

— Дела табак: почти у всех чахотка. Нищета. Хозяева плантаций тоже мечут громы и молнии — государственная монополия дерет с них шкуру. Каждый недоволен, а что толку? Скажи лучше: удалось установить связь с руководством или нет? — озабоченно спросил он, стараясь никоим образом не ущемить самолюбия Волоха…

Тот, конечно, сразу заметил намерение рабочего.

— Очень хорошо, что у вас есть контакты с хозяевами плантаций, — уклонился он от ответа. Хотя вскоре сообразил, что делать этого не стоит. — Руководство ожидает, чтоб мы оправдали делами оказанное нам доверие. Итак, по твоим словам выходит, что плантаторы, точнее говоря, производители табака сердиты на монополию? Это хорошо. Теперь бы еще теснее связаться с потребителями. Чего ты смеешься: с курильщиками, а как же!

— Ну и сказал — с курильщиками! — Рабочий никак не решался принимать эти слова всерьез. — Их же ровно листьев в лесу, этих курильщиков!

— Как раз поэтому, — согласился Волох. — В особенности с теми, кто сейчас на фронте.

— Но это же… — Рабочий понял, что разговор принимает серьезный оборот. — Ага, кажется, понял: при помощи сигарет? Так советуют товарищи из Кишинева?

— Да, это их указание. Но главное зависит от вас… Как сами посмотрите на такое дело? Слушай… — Он достал из нагрудного кармана небольшой сверток, вытащил из него листок бумаги, похожий на папиросную, и показал рабочему. — Пока что листовки предназначены румынским солдатам — пушечному мясу для немецкого фронта. Почитай, что там написано: "Солдат, поверни винтовку. Стреляй в фашистов!"

— Давай, давай — вложим в пачки с сигаретами!

— Дать-то дам, но видишь, как их мало. К тому ж написаны от руки… Только смотри, будь осторожен! То, что можно, старайся делать сам. Других привлекай с большим отбором. Расстреляют не кого-нибудь — тебя!

— Как красиво написано, не отличишь от печатного! — удивленно проговорил рабочий. — Словно бы девичьей рукой…

— Да, работа тонкая, — счастливым голосом подтвердил Волох. — Только смотри не жадничай! Один листок на десять, даже двадцать пачек… Значит, писала девичья рука?

— Не беспокойся, сделаю как по ниточке! — не отрывая глаз от листовки, проговорил рабочий. — Как по ниточке… — шепотом повторил он. — Очень красиво написано! Жаль только, что мало… Но ничего, добавим от себя!

— Отлично. Когда уйдут вагоны, доложишь… Явишься на это же место. В такое же время.

— Договорились!

— Встретишься с мужчиной, бородатым, длинноволосым, с жестяной коробкой за плечами… На груди, возможно, будет крест. Не пугайся, это наш человек, однако в разговоры на религиозные темы не вступай. Если захочешь получить новую партию листовок, они будут у него в коробке. Запомни пароль… — Волох шепнул несколько слов на ухо. — Если все пойдет хорошо, нужно будет подумать… как бы оборудовать небольшую типографию. У вас на фабрике ведь печатают наклейки… И папиросной бумаги хватает. Изготовлять на месте было бы не так опасно… Их может понадобиться десятки и десятки тысяч… О чем ты думаешь?

— В самом деле… — зашептал рабочий, по-прежнему не отрывая глаз от листовки. — А хорошо бы еще так, — сказал он, — "Солдат, винтовку поверни, пошли в фашиста пулю. Иначе сам в могилу ляжешь, как сигаретный дым, растаешь!" Поместится на этой же бумажке. — И поднял голову. — Значит, подсказали товарищи из Кишинева? Следят за нашими делами, да? Это хорошо. Иначе и быть не может.

Волох ничего не ответил, только повторил слова: "Иначе сам в могилу ляжешь, как сигаретный дым, растаешь", давая понять, что одобряет их.

— Главное, чтобы вовремя вывозить… Насчет типографии даже не стоит ломать голову! — обрадовавшись похвале, сказал рабочий. — Если печатаем этикетки для сигарет и пачек с табаком, почему не взяться за листовки? Только чтоб вовремя вывозить.

— Это как-нибудь устроим… Будем расходиться, поэт. До встречи!

Солнце уже клонилось к закату, когда Волох подошел к мастерской по ремонту весов. Ноги как будто сами вели его сюда. Увидев на пороге ответственного, Гаврилэ Грозан рванулся было на улицу, по-видимому опустить железные шторы, однако на полпути остановился. Делая вид, будто ищет что-то в карманах, он заслонил спиною дверь, затем, быстро вытащив зажигалку, вложил ее в руки Волоху, словно бы для того, чтобы тот проверил, горит ли она.

Поведение Гаврилэ говорило о его крайней растерянности. Волох щелкнул зажигалкой и тут же вернул ее, только довольно ухмыльнулся, ощутив на пальцах запах бензина.

— Чего ради вы смеетесь, позвольте спросить? — спросил Гаврилэ, по-прежнему разговаривая с Волохом, как с незнакомым человеком. Он положил зажигалку в карман, не позабыв изобразить на лице гримасу ущемленного самолюбия, и сразу же стал демонстрировать примус, предварительно сорвав с него квитанцию, где была написана фамилия истинного владельца. Накачав примус, он зажег его. — Теперь горит замечательно, ни капли не коптит… Вас опять что-то развеселило?

— Разве не видно что? — ответил Волох, потешаясь над тем, с какой преувеличенной осторожностью держится Гаврилэ. — Старательность, с какою встречаешь клиентов… До чего шикарные у тебя сапоги, — должно быть, кучу денег отвалил?

Слесарь даже глазом не повел в ответ на околесицу, которую понес Сыргие, словно старался очаровать клиента своей беспредельной выдержкой. Волоху стало ясно: если не откликнулся на похвалу в адрес сапог — обувь всегда была слабым местом этого щеголеватого увальня, — значит, произошло что-то необыкновенное.