— Ты, кажется, подал стоящую мысль! — довольно проговорил Сыргие. — Большой красный змей, и на нем — лозунги… Мне кто-то рассказывал, что в гитлеровской Германии коммунисты выпустили над Берлином целую стаю журавлей с крыльями, выкрашенными красной краской… — Волох отвел пекаря в сторону. — Завтра, кажется, мы должны встретиться — так вот: я не смогу. Перенесем на послезавтра. Скажи, пожалуйста, Гаврилэ поддерживает с тобой связь?

— Нет, ни разу не выходил на встречу. Когда собиралась вся группа, тоже не пришел. И вообще отказывается от любого задания… Даже не узнает на улице, остерегается, будто мы какие тифозные.

— Вот как… — задумчиво проговорил ответственный. — Вот, значит, как…

— У человека семья, дети. Ждут еще одного. Такому только с кумовьями поддерживать отношения: крестины за крестинами. А сам, по-моему, строит из себя великого конспиратора. Хотя что ему таить, этому Гаврилэ?

Он огляделся вокруг. Сыргие молчал, как будто не слышал его, и это слегка тревожило.

— Может быть, ты в самом деле башковитый и серьезный человек, только мне все равно кажется, если каждый из нас и заползает в свою берлогу, то виной этому как раз то, что ты слишком уж мудришь, — решил высказать наболевшее пекарь. Он ждал, что Сыргие оборвет его, однако тот по-прежнему молчал. — Один возится с весами, чинит примусы ради пользы хозяина, второй якшается с братьями во Христе, третий вообще заделался дипломатом. А цистерны с горючим стоят, как и стояли, целехонькие… Разве ж не так? Зато меня стараются изолировать от Антонюка, нас обоих — от Бабочки, Бабочку — от Дана. Получается, что из всей группы остался только один честный человек, тот самый, который заменил троих арестованных.

Он понял, что переборщил, хотя сделал это намеренно, чтоб вывести Сыргие из себя.

— Подумать только, как любуются люди красным флагом! — прошептал Волох, словно не расслышав пекаря, — Как хорошо, аккуратно сделана вышивка! И лозунг, и кайма по краям — до чего здорово!

— Здорово, здорово.

— В самом деле здорово, — машинально повторил Сыргие.

Он снова поднял глаза, даже сделал несколько шагов вперед, чтоб еще раз полюбоваться ровным рядом букв, составляющих призыв. Потом присмотрелся к костылю, которым флаг был прикреплен к столбу. Подобный крюк он совсем еще недавно видел на верстаке у Гаврилэ.

— Вот так, тетенька! — совсем по-детски воскликнул он, затем, поймав на себе недоуменный взгляд пекаря, так же шутливо добавил: — В конце концов окажется, что я выиграл на пари… железный костыль!

— Нехорошо, что мы стоим на одном месте, — с минуты на минуту появятся индюки, — недовольно заметил пекарь. — Значит, завтра не можешь выйти на встречу? Очень хорошо. Я как раз хотел кое-что сообщить… если так, то потерпи. А флаг вон как развевается!

— Не беспокойся, — поспешил рассеять его сомнения Волох. — Можешь сердиться — и на меня, и на кого угодно, только не ставь под сомнение наше дело!

Слышишь, брат мой, — верь в него до конца! Даже если случится так, что не увидишь результатов, — оно все равно будет жить в тебе. Вот, смотри, красный флаг, скорее даже флажок…

— Ну ладно, ладно, — пекарь смягчился, хотя решил не подавать виду. — Если сам все время твердишь про оружие слова, то, значит, скоро получишь удовольствие!..

— Там видно будет, — проговорил Волох, стараясь рассмотреть что-то поверх головы Илие. — Пока что нужно… смываться. Сначала ты… топай, парень!

— Только не считай меня всерьез этим своим братом! — даже на прощание подпустил шпильку Илие. — Меня вполне устраивает "товарищ"!

Сыргие и на этот раз не принял всерьез его слов. Так они и разошлись; теперь, даже если бы и захотели найти друг друга, не смогли бы. Илие твердо решил: скорее, прямо сейчас же браться за листовку!

Ну вот, можно возвращаться в пекарню. Однако он и сам не смог бы понять, почему оказался у знакомого дома, у калитки, настежь распахнутой в такое, раннее время. Ее даже не нужно было толкать — только легонько поддеть коленом. Пройдя несколько шагов, он очутился у парадного. Но нет, входить не будет. Не имеет права. И внезапно заметил, что в комнате горит лампа. В такой глухой час? Неужели проснулась ни свет ни заря? Или, наоборот, до сих пор не ложилась? Постой, постой, ее ли это окно? Ее! Значит, что-то случилось — нужно непременно разведать, что именно. До слуха донесся легкий скрип двери. Потом — громкие голоса… Он приник к стене, прячась в черной тени, которую она отбрасывала.

"Кажется, сыщики!"

На заре того же дня Сыргие торопился на встречу с Тудораке Хобоцелом.

— Нельзя было выпускать из виду Кику… Ну и, наконец, не хотелось, чтоб он пошел за мной, увидел нас вдвоем, — стал оправдываться ответственный.

— Но почему же? — удивился кельнер. — Я столько времени знаю его. Да вроде бы и одним делом заняты…

— Может, одним, может, совсем другим, — отводя в сторону глаза, ответил Волох.

— Подожди! — еще взволнованнее воскликнул кельнер. — Что ты хочешь сказать?

— Только и всего: одно дело быть пекарем и совсем другое — кельнером… Каждому дураку ясно.

— Ну нет, ты на что-то намекал! Неужели влип?

— Хорошо! Тогда скажи: он все еще поддерживает связь с этой швеей Викторией?

— Поддерживает. Не хочу, чтоб ты во мне сомневался, и потому не скрываю правды. Но он очень давно ходит к ней, несколько лет.

— Поэтому тебе и следует избегать с ним контактов. Вот и сейчас: иди рядом со мной, но делай вид, что даже не знаешь меня, случайный прохожий, и все… Тем не менее слушай внимательно.