– А Эль Греко? Это прозвище?
– спросила я осторожно, стремясь увести разговор от костров и смертей.

– Да. Он его получил ещё при жизни, только свои полотна он всегда подписывал по-гречески. И только своим полным именем - Доминикос Теотокопулос. Иногда он добавлял «С Крита». Он гордился своим происхождением и не скрывал его. Этот истинно испанский художник родился в Греции.

Мы с Артом переглянулись и сдержанно покивали.

– И обратите внимание, какое неповторимое видение света и тени! Просто бесподобно! Его цвета светятся из-за его манеры письма. Он не смешивал краски и особым образом грунтовал свои холсты. Этому он научился ещё на родине, в Греции. Там так грунтуют доски для икон, как раз добиваясь вот такого сияния, - продолжал занудно вещать кардинал.

– Эм… - выдал Арт.

Ну, это явно больше, чем смогла бы я.

– Только на картинах Эль Греко можно одновременно уловить и знаменитую испанскую меланхолию, и испанскую экспрессию, - продолжил кардинал.

А меня вдруг злость одолела. Вычитал где-то умную фразу, а теперь нам её тыкает. Я разозлилась, и мой иррациональный страх вдруг прошёл. Нет ничего ужасного в этом старике, читающем нам сейчас лекцию о забытом художнике. И я, выпрямив спину произнесла:

– Его картины, вот эта, - и я указала на большое полотно, висевшее на противоположной от нас стене, - и вон тот портрет, напоминают скорее яркий сон. Они кажутся выдуманными больным воображением - эти его длинные лица нереальны, как из кошмара в сумасшедшем доме!

А старик вдруг весело рассмеялся, утратив ненадолго свою суровость и чопорность:

– А вы знаете, моя дорогая, вы правы. Ходили легенды, что некоторых из своих героев он нашёл именно там, в сумасшедшем доме. Потом туда же часто заходил Гойя в поисках вдохновения и новых персонажей, правда, это было уже спустя двести лет.

Я смутилась своей резкости. В конце концов, старик просто хочет поговорить о любимом художнике. Что в этом такого уж плохого?

– А это что?
– и я снова указала на большую картину, весящую перед нами.

– О, это знаменитая в своё время работа. «Эсполио» или «Совлечение одежд». После написания он сделал с неё порядка шестнадцати копий - такой популярностью пользовался этот алтарный образ. Кстати, ему за раму к ней заплатили больше, чем за само полотно, - немного весело сообщил кардинал, а я окончательно расслабилась.

– Вот так и бывает. Что-то делаешь, стараешься, а потом ценят не картину, а раму от неё, - притворно вздохнул Арт, тоже заметно расслабившийся.

А вот говорил, что не нервничает в присутствии Великого Инквизитора.

– На самом деле любимый художник может многое сказать о человеке. Вот у папы Арта - это Веласкес, - оживилась я.

– А у вас, неска Мария, кто любимый художник?
– заинтересованно спросил кардинал.

– Мари просто обожает Форда Мэдокса Брауна, - вдруг неожиданно для меня вмешался Арт.

– Это кто-то из современных художников?
– приподнял брови кардинал.

– Да, он принадлежит к так называемому братству Прерафаэлитов. Их творчество весьма романтично и возвышенно.

– Да, что вы? Не слышал. Но я обязательно поинтересуюсь. Впрочем, если, как вы говорите, они романтичны и современны, то это именно то, что и должно привлекать молодых несок, - покивал кардинал.

– Она его любит из-за его работы «Мария Стюарт перед казнью». Мари выросла в Северной Ирландии. А это просто рукой подать до Шотландских берегов. Её и назвали в честь Марии Стюарт. Вот она и прониклась к этому художнику, - разговорился Арт.

А я слушала его, открыв рот. Он это помнит?

– Ну что ты так на меня смотришь?
– совершенно спокойно спросил мой удивительный будущий муж, - я даже купил одну из его работ!

– Серьёзно?
– не поверила я.

– Да. Классика. Шекспир. Ромео и Джульетта. Хотел тебя порадовать, - и я услышала нотки гордости в его речи и улыбнулась, уже догадываясь о чём может идти речь:

– Это знаменитая «Сцена на балконе»?!

– Да. А то вечно папа со своим Веласкесом, - состроил рожицу Арт.

– Веласкес велик, - сдержанно покивала я, пытаясь скрыть свой бурный восторг от его предыдущих слов.

– Веласкес был столичным художником. А вот Эль Греко тогда этого добиться не удалось. Картина, которую ему заказал член Совета Двенадцати Филипп II Габсбург категорически никому не понравилась, и он вынужден был уехать в Толедо. На мой взгляд - к лучшему. Там его гений смог раскрыться в большей степени, чем в столице. В Мадриде Веласкес всё же был заключён в узкие столичные рамки. Но, кажется, вы снова заскучали? Давайте перейдём к цели вашего визита. Итак?
– и кардинал посмотрел почему-то на меня.