Шрифт:
Сарый из рассказа Симона знал о некоторых деталях попадания Ивана с ходоками в канал Пекты, а потом его расселении колонистов с использованием временного кокона, подарка Нардита. Иван вкратце пересказал тоже самое. Да и Сарый поведал немногое, но важное: поле ходьбы и кимер ходоков изменились. Сам Сарый уже погружался в прошлое до десяти тысяч лет. Мог бы, наверное, идти и дальше, но не стал рисковать. Иван вспомнил, что дон Севильяк во времени Уленойка чувствовал себя вполне нормально, хотя это было далеко за пределами его кимера. Тогда он как-то не обратил на такой парадокс внимания, а теперь вот узнал, что случилось. Но дон Севильяк ничего не заметил.
– В поле ходьбы стало намного светлее и как будто свободнее, – продолжал Сарый. – Становлюсь на дорогу времени и как в освещённую комнату вхожу. И… – Сарый замялся. – Я теперь, Ваня, даже не хожу, а, понимаешь… Как бы это сказать?.. Двигаюсь, как бы скользя, куда пожелаю. Даже страшновато становиться. И в Кап-Тартар теперь… тоже как въезжаю… Не знаю, что и думать.
– Так вот почему Симона так далеко занесло… И дон Севильяк у Уленойка ничего не почувствовал. Да… Ты знаешь Уршая?
– Как не знать? Знаю. Симон о нём говорил. Ох, Ваня, лучше бы ты…
– Сидел в прорабах. Так?
Сарый забегал глазами.
– Не усидел бы, – сказал он с тяжким вздохом. – Твоё появление, Ваня, как мы теперь понимаем, не случайно. И… – Он оживился. – Показал бы, как…на чём ты теперь… Ну, этот подарок Нардита.
Иван хмыкнул на резкий переход Учителя с темы на тему, подумал об облаке. Оно тут же расплывчатой кляксой повисло у плеча.
– Вот оно… Джордан колымагой его называет. Я – облаком, а Шилема – вушбусом.
– Как ни назови, – Сарый сжался, отодвинулся в угол вместе с табуретом. – И куда ты теперь на нём?
– Знать бы… Моё поле ходьбы тоже изменилось. Да и не полем оно сейчас мне кажется, а… Вижу сразу всё, что в нём делается. Даже отдельных ходоков в нём вижу. Так и Симона заметил, когда за ним «удильщики» гнались. Вот, Учитель… Всё как на ладони. Стоит только взгляд перевести от одной чёрточки к другой. Объём, а не поле. И в нём меня так и тянет раствориться… А зазудит где-нибудь подмышкой, так какое там растворение, если почесаться надо… Потому что человек я, Учитель, из крови и плоти!
– Вот-вот, что человек… Как будто…
Иван вскинул на Сарыя настороженный взгляд. Его покоробило это самое «как будто», произнесённое Учителем с глубоким подтекстом:
«…Да человек ли ты, Толкачёв Иван Васильевич? Или некая видимость в облике человека, якобы когда-то рождённого от обыкновенной земной женщины?
… А ежели так, то не подменили ли тебя? И теперь ты некое воплощение Времени, порождённое неизвестно зачем…»
Вихрь сумбурных мыслей его разум, выдавил долгий выдох, подобный стону.
– Учитель?.. Что – как будто? Я…
Ответа не последовало, ибо раздался радостный голос Джордана, выходящего из ванны:
– Давно я так не отмывался! В самом Фимане, сами знаете, где помыться? А в мерцающую его часть я не ходок. Там неизвестно куда попадёшь. Вместо помывки в грязи извалять могут… Вы это… чего тут? Поругались?
Сарый тут же позабыл о трепетном вопросе Ивана, его занимал Джордан.
– Иди, Ваня, приводи себя в порядок, коль уж ты – человек. Иди, иди, чтобы не слышать, что я скажу этому болтуну и тунеядцу.
Джордан на выпад Сарыя в долгу не остался. Выдал фальцетом:
– Ты здесь вот сидишь как курица на насесте, а мы с КЕРГИШЕТОМ…
– Потому и сижу, – одолел его Сарый, – чтобы Ваня мог придти в свой дом и не заниматься делами, не нужными ему. А ты довесок… Вот ты кто! Под ногами у него путаешься! Зачем пришёл сюда? Когда я прихожу в Фиман, ты нос свой в сторону воротишь, а тут ему, видите ли, и помывка и обед…
Ивану их перебранка – бальзам на душу. Всё стало таким одомашненным, привычным.
Он поднялся, побрёл в ванную комнату. Глянул на себя в зеркало, вновь занялся непростыми размышлениями о себе как о физическом естестве.
Он – человек!..
Или нет?..
Часть двенадцатая
ИЗ ЖИЗНИ ВРЕМЕНИ
Во времени живя, мы времени не знаем.
Тем самым мы самих себя не понимаем.
Пауль Флеминг
Над ней струила слабый свет
Великолепная луна;
Не та, которую ты сам
Так часто видишь по ночам,
А мать её, ясна, горда,
Доисторических времён,
Что умерла ещё тогда,
Как мир наш не был сотворён.
Н. Гумилёв. Мик