— Вы правы, Илья Григорьевич, — кивнул Шаблий, читая радиограмму. — Не надо избегать ответственности, даже если есть большой риск погибнуть. Никто за меня, за вас, за генерала Василия Андреевича воевать не будет и отвечать тоже… Какое преступление! На улице Белой в Ровно число расстрелянных, сожженных, закопанных живьем уже превысило пятьдесят тысяч. — Шаблий подошел к карте. — Цумань — большой опорный пункт немцев в двух километрах от шоссе и железной дороги Ровно — Луцк. Цумань — ключ от Ровно и Луцка. Если возьмем Цумань и по соседству станцию Клевань, значит, решим судьбу всей операции, прикуем к себе силы трех дивизий немцев, поднимем шлагбаум для прохода войск в Ровно и Луцк. Очень правильно мыслит Василий Андреевич. Я сейчас же иду к командующему фронтом. Удар партизан любой ценой должны поддержать части Тринадцатой армии. Только так…

— Обратите внимание. Радиограмма от Андрея. «Бригада Микольского встретила на дороге пятнадцать танков и двадцать автомашин с солдатами. После боя противник повернул назад. Два солдата стреляли из нового оружия. Очевидно, противотанковый «пистолет». Микольский разыскивает обоз с ранеными красноармейцами…»

— Так… — задумался Шаблий. — Скажите Василию Андреевичу, чтобы бригаду Микольского и еще два польских отряда он держал в резерве. Я сейчас напишу приказ на выход бригады в Польшу. Передадите приказ там адресату. Чересчур задирист Микольский с немцами, а дорога ему стелется далекая и нелегкая. И еще… Скажите Микольскому, что я от его имени послал в Самарканд бандероль. В ней часики — подарок его Галине. Кажется, он говорил, что второго февраля ей исполняется двадцать лет.

— Вот это по-нашему, Семен Кондратьевич! Молодец! — воскликнул Веденский, словно этот подарок предназначался его милой, верной, самой красивой в мире Анне-Луизе, которая выполняла сейчас задание вдали от Родины.

Всадники вели коней за поводья, позади них партизаны несли раненых на трофейных, пятнистых, как болотная вода, и на своих зеленых прочных плащ-палатках, натянутых на жерди.

От места боя с вражеской танковой колонной до штаба Василия Андреевича было не больше пятидесяти километров. Однако Стоколос вел партизан напрямик через лес. Шли они уже полтора часа. Бойцы волновались, особенно те, кто лежал на носилках. А что, если заблудились? А что, если выйдут на лагерь лондонских поляков или «сечевиков» пана атамана? Их ведь только двадцать человек, а еще шестеро раненых.

Андрея угнетала, тревожила молчанка. Надо, решил он, завести какой-нибудь веселый разговор, подбодрить людей.

Словно подслушав его мысли, один из раненых, тот самый Антек, на которого партизанам жаловалась жена Стефания, спросил:

— Братья, а какой сегодня день?

— Холера ясная, Антек! — воскликнул Андровский. — Ты что, забыл, когда тебе назначила свидание Зося, Марта или кто там еще? Разве это так уж важно, когда тебя просверлили швабы пулей: в субботу или в понедельник?

— Перестань скалить зубы, Андровский, — недовольно ответил Антек.

— Сегодня тридцать первое января сорок четвертого года. Воскресенье. День солнца. И этот день длиннее двадцать первого декабря на целый час, — ответил Андрей Стоколос.

— Лишь бы не понедельник, — буркнул кто-то из раненых. — Понедельник — день тяжелый.

— Чудак! — возразил Стоколос. — Я, например, родился в понедельник. Понедельник — отличный день: начало недели, старт настоящей работы, первый шаг в исполнении замысла, задумки на целую неделю. Для того, у кого есть цель, работа, дело, — все числа одинаковы. Это лишь лодыри посматривают на календарь, ждут, когда будет праздник или выходной. Такие на войне маршалами не становятся.

— Пан-товарищ капитан! Вы что, учителем были?

— Сколько же вам лет? — раздались голоса партизан.

— Это не имеет значения сколько. Важно, что прожиты эти годы…

— Говорите тут! — прервал Стоколоса чей-то разгневанный голос. — А идете не по азимуту. Так можно напороться и на немецкую засаду. Слишком долго тянется эта дорога напрямик.

— А ты хочешь пробираться обходной дорогой, да еще и ехать на возу, как на ярмарку? — не согласился Стоколос.

— Холера ясная! Я и без карты, без компаса знаю дорогу, — воскликнул Андровский. Он запрокинул голову, стал вглядываться в небо.

— Не танцуй, пан Андровский! На других наговариваешь, а у самого азимут туда, где панянка самогон варит.

Все засмеялись. Даже раненые.

— Стой! — подал команду Стоколос. — Отдохнем немного.

Отряд остановился.

— Капитан! — крикнул Антек. — Прошу тебя, сверься все-таки с картой.

Андрей понимал, как тяжело сейчас раненым. Ведь им оказана лишь первая медицинская помощь. Болят раны, болит и душа. Вдруг нападут немцы, или польские националисты, или «сечевики» пана атамана Тараса? Конечно, если бы они лежали на телегах, им было бы легче. Но после боя с танками о каких подводах может идти речь?.. Где их достать? Да и пробираются к своим не по дороге, а через лесные дебри. Вот так же где-то в этих краях пробирается и обоз с ранеными красноармейцами. Если их не встретят партизаны бригады Микольского, то все они наверняка погибнут от рук фашистов. Угнетает раненых и недавнее нападение карателей на хутор, где находился партизанский госпиталь. Тридцать раненых и медиков погибло во время этой преступной акции гитлеровцев. Погибли бы и все остальные, если бы на помощь не подоспел отряд отца и сыновей Шпиленей.

Стоколос развернул карту и, водя по ней концом карандаша, стал показывать партизанам, где они сейчас находятся и где располагается их лагерь.

— Вот опушка. Четырехугольнички — это хаты, хутор. А вот здесь мы. Идти нам осталось еще минут тридцать.

— А не обманываешь, капитан? — спросил раненный в голову партизан.

— Карту я знаю, как любимую песню. Карты я мог читать еще до того, как в школе стал изучать географию. Когда мы, хлопцы, играли в войну, я командовал разведкой и учился ориентироваться на местности. А на границе, на фронте, в тылу врага стал и штурманом, и лоцманом.