Шрифт:
— Думаю, Гнат.
— И далеко она?
— За тридевять земель. Последнее письмо я от нее получил за неделю до начала войны. Когда теперь напишет, неизвестно. Ей сейчас там не легче, чем мне. То письмо я ношу при себе.
— Она случайно не радистка? — поинтересовался Гнат.
— Нет, не радистка… Давай готовиться к посадке. Вон внизу уже показались пригороды Воронежа…
3
Полковника и старшего сержанта на аэродроме встречали два инженера, которых Веденский называл по отчеству — одного Дмитричем, другого — Степанычем. И хотя это была встреча давних друзей, никто из них не проявил большого восторга и радости. На лицах инженеров лежала печать озабоченности, большой ответственности за предстоящую операцию, назначенную на четыре часа утра.
В город въехали на «эмке». Уже стемнело, когда гости прибыли на радиостанцию. Все зашли в аппаратную. Инженеры и Веденский стали проверять готовность приборов и оборудования.
«Лишь бы не сорвалось! Лишь бы победил Илья Гаврилович!» — повторял словно заклинание Михалюта, следя за работой инженеров.
Время тянулось медленно. Долгая ноябрьская ночь, казалось, будет длиться бесконечно.
…Веденскому вспомнился Белорусский вокзал, поезд, отправляющийся за границу. Возле вагона стояли родственники Анны, с которой он познакомился лишь несколько дней назад в военкомате, ее маленькая дочурка. Какая-то женщина тихо сказала:
— Не переживай, за твоей дочуркой мы присмотрим. Через неделю ей уже идти в первый класс.
— Верю вам. И не надо слез, — ответила спокойным голосом Анна.
Прошло полсуток, как поезд пересек границу и помчался по западной области Белоруссии. Веденскому казалось, что купе такое уютное и спокойное, что можно забыть обо всем на свете и крепко уснуть. Но он знал: в любой момент могут войти жандармы и потребовать документы. Агенты Пилсудского, наверное, имеют его фотографию. Он волновался: время от времени подкручивал нарочно, для маскировки, отращенные усы. А выходя из купе, старался скрыть, что он стройный, подтянутый, — умышленно поднимал одно плечо, не надеясь на усы и измененную прическу.
«Хорошо, что хоть Анна едет под своей фамилией», — утешал он себя.
Он не знал тогда еще толком: кто она? Есть ли у нее муж? И если есть, то где он находится? Знал твердо лишь одно: эта стройная, милая женщина, хорошо владеющая тремя иностранными языками, — человек большого мужества.
Анна отодвинула занавеску на окне и прошептала:
— Чужой мир!.. Почти ничего не видно, кроме силуэтов станционных строений и света фонарей.
Он прижался лбом к стеклу.
— Верно. Вокруг темень. Но звезды здесь такие же, как и у нас. И луна такая же…
Их головы иногда слегка касались. Он ощущал на своей щеке прядку ее волос и боялся пошевелиться: так приятно было от этого прикосновения.
— Почему так тяжко, Рудольф? — спросила Анна, назвав его конспиративным именем, под которым он будет жить во Франции и в Испании.
— Вовсе не тяжко.
— Хорошо, что вы успокоились. Отдыхайте, а я буду на страже. Отосплюсь потом.
— Может, лучше вы отдохнете? — предложил он.
— Нет. Пока мы едем там, где вас могут узнать, я должна бодрствовать. Я часовой при вас, — еле слышно сказала Анна.
— Спасибо! Тогда я приземлюсь на вторую полку. Спокойной ночи.
Анна положила свою ладонь на его, и он прикоснулся губами к ее пальцам…
Веденский взглянул на часы, висевшие на стене аппаратной. Было без пяти минут четыре.
— Все будет как надо, Илья Гаврилович, — сказал Дмитрич.
— Выйдет по-вашему, как и с минами замедленного действия, — поддержал инженера Михалюта.
Гнат имел в виду первый раунд боя минеров с фашистами харьковского гарнизона. В сентябре бойцы инженерных батальонов и партизаны поставили мины замедленного действия на железнодорожных путях, под мостами, виадуками, на аэродромах. Эти мины начали взрываться на пятый, двенадцатый день после взятия фашистами города, когда на аэродромах уже размещались самолеты, а по железным дорогам поползли эшелоны с солдатами и техникой.
Сегодня Веденский должен открыть еще одну страницу в истории минно-подрывной техники. Сегодня будет нанесен удар по штабу генерала фон Брауна в здании, куда он только что переселился со своей свитой. За четыре недели оккупации Харькова по приказу Брауна или с его благословения как коменданта города фашисты казнили тысячи харьковчан. Поэтому смерть Брауна — это его расплата не только как генерала немецкой армии, но еще и как военного преступника.
Михалюта следил за приборами, затаив дыхание.
До четырех часов осталось три минуты.
Полковнику Веденскому казалось, что это не часы так громко тикают, а грохочет его сердце. Секунды перед финишем. Они всегда напряженные: требуют всех сил, нервного возбуждения и какого-то нового дыхания, потому что уже не хватает воздуха. Секунды, за которыми — огромная работа, борьба с чиновниками во всех инстанциях, не веривших в новую минно-подрывную технику…
— Ха-ха!.. Да мы своими бомбами снесем головы коммунистам в Испании и во всем мире! — вдруг прозвучало в ушах полковника на немецком языке.