— Мария Владимирова здесь проживает?

«Не с Федором ли что-нибудь случилось?» — подумала Майя и почувствовала, что у нее холодеют ноги. Она открыла дверь.

У порога стоял урядник. Не ожидая приглашения, он вошел в землянку и зычным голосом спросил:

— Это вы. Мария Владимирова?

— Да, я… — совсем не слышно ответила Майя.

Урядник открыл палку, которую до этого держал под мышкой и, послюнявив палец, стал перелистывать какие-то бумажки. Наконец, он разыскал нужную бумажку, откашлялся в кулак и прочитал: «Основываясь на указаньи, данном корпорацией „Лена Голдфилдс“, мировой судья предписал воспретить жительство на приисках Владимировой Марии за противоправительственную агитацию среди рабочих…»

— Что-что?.. — не поняла Майя.

— «Во исполнение постановленья господина мирового судьи оную Владимирову Марию в трехдневный срок выселить за пределы приисков, принадлежащих корпорации».

Майя наконец поняла, чего от нее хотят, и спросила:

— А куда мне деваться?

Урядник развел руками:

— Куда хотите. Вам дается три дня. Извольте расписаться. Вот тут… Тэ-э-кс. Благодарю-с. Итак, три дня. Сегодня у нас пятница, суббота, воскресенье — долой. Во вторник приду проверю. В случае чего — выселим по этапу. Предупреждаю.

— Куда же я пойду?

— Ну, хотя бы в Бодайбо. Власть корпорации на Бодайбо не распространяется. Если переедешь туда, — перешел урядник на «ты», — там тебя никто не тронет… Тэ-экс, поняла?

Когда урядник ушел, Майя долго стояла, не двигаясь, словно ее оглушили ударом. «За антиправительственную агитацию среди рабочих». Она плохо понимала смысл этих слов, но каким-то седьмым чувством поняла, откуда пришла напасть — от Коршунова. Это он вчера и позавчера видел ее в бараках и, наверно, заявил в полицию. О, будь ты проклят, изверг, предатель! Как же она могла так опростоволоситься? Жить у него в доме и даже не предполагать, что это — Коршунов, о котором ей Федор говорил на свидании. Ох, если бы она знала!..

Майя опустилась на орон и навзрыд заплакала. Семенчик проснулся и спросил:

— Ты чего, мама, плачешь?

Майя подошла к сыну, прижала его к груди и еще громче разрыдалась.

Воскресный день четвертого апреля выдался теплым, солнечным. У всех было праздничное, радостное настроение. Через неделю — пасха. Сегодня тоже вроде праздника — все собрались идти в главную контору. По этому случаю мужчины побрились, приоделись получше, женщины тоже принарядились. Прошение на имя господина Преображенского каждый спрятал поближе, чтобы потом не искать, когда подойдут к главной конторе.

День только начинался, до условленного времени еще далеко, поэтому не торопились. К Андреевскому прииску скоро должны были подойти рабочие Константиновского и Александровского приисков. Парни, забравшись на крыши бараков, наблюдали за дорогой. Среди них был и сын Завалина — Пашка. Пошел уже третий год, как он работает на шахте с отцом. У него тоже в грудном кармане лежит прошение. Пашка возбужденный, ни минуты не посидит на месте. Он первый увидел на дорогие людей, слез с крыши, вбежал в барак:

— Идут, идут!

Рабочие Андреевского прииска высыпали из бараков, вышли на улицу, чтобы встретить товарищей. Люди валом валили вдоль раки Бодайбинки, слышны были оживленные разговоры, смех.

— Добрый день! — громко поздоровался Волошин.

Рабочие жали друг другу руки, некоторые обнимались — так как оказывались или односельчанами, или вместе отбывали ссылку.

Откуда приехали два месяца назад Иван Волошин и его жена Акулина на Бодайбинские золотоносные прииски, никто не знал. Знали только, что Волошин искусный слесарь, непьющий, скромный, немногословный человек, к которому сразу как-то все потянулись. Иван часто бывал в Бодайбо, а когда его спрашивали, зачем он чуть ли не каждую неделю ездит в город, Волошин уклончиво отвечал:

— Все дела. То деньги надо послать родным, то инструмент купить. И никак костюм не куплю себе подходящий.

Говорили, будто на днях Волошин перевел из Бодайбо большую сумму денег в Швейцарию, и, когда его спросили, кому он послал перевод, услышали ответ:

— Одни мой знакомый, которому я должен деньги, уехал в Берн. Долг я ему частями отправляю туда по почте.

Но странное дело, на имя Волошина из иностранных государств все чаще поступали денежные переводы. Волошин получал по почте в Бодайбо эти деньги и сдавал их в забастовочный фонд.

Солнце пригревало по-весеннему. На стенах бараков, с наружной солнечной стороны ожили зеленые мухи. Они походили на шляпки вбитых гвоздей.

Собравшиеся рабочие стали делиться последними новостями. На днях во многие шахты хлынула вода. Администрация не на шутку испугалась и обратилась к лесорубам: переходите к нам в шахты, много денег будете зарабатывать. Лесорубы, которые тоже в дни забастовки не работали — в крепежном материале нужды не было — ответили отказом. Тогда рабочие добровольно спустились в шахты, заделали щели и трещины, через которые поступала вода, и опять возвратились в бараки. А администрация было обрадовалась — думала, что рабочие решили прекратить забастовку.