— Какие старцы?

— Шаман Сыгыньях, удаганка Алысардах и еще кто-то, не помню. Втроем работали!..

Наутро Федорка поблагодарил за хлеб-соль и гостеприимство и заспешил к Сыгыньяху.

Шаман встретил его не очень приветливо, но все же выслушал.

— Очень больной человек, — убеждал Федорка. — Если не покамланить над ним, может умереть.

— Больно далеко ехать, — ответил Сыгыньях, — время проведу и не накошу себе сена.

— Купишь себе сена. Больных у нас тьма-тьмущая: чахотка и простуда всякая — заработаешь себе не только на сено.

Сыгыньях после колебаний согласился ехать в Немцы.

Федорка привез шамана к себе в юрту. Шаман переступил порог и стал глазами искать больного. Навстречу Сыгыньяху вошла улыбающаяся Авдотья — она очень обрадовалась приезду важного гостя, усадила его за стол и стада угощать. Еду она подавала в дорогой серебряной посуде, что удивило шамана: юрта бедная, а посуда — такая бывает только у богачей.

Когда у шамана от водки затуманились глаза, Авдотья села рядом с ним, прикрыв дверь.

— Что у кого болит, тот о том и говорит, — начала она. — Есть тут одна женщина, которая называет себя дочерью Харатаева. Слыхал?

Еще бы Сыгыньях не слышал о дочери Харатаева — Майе. Только зачем эта старая, неопрятная баба о ней вспомнила? Тем более что он приехал к какому-то больному? Опять о дочери Харатаева… Она здесь живет?.. Еще этого не хватало. А знает ли об этом улусный голова Харатаев?.. Не знает? Удивительно… Вдруг еще прослышит, старый дурак… Из-за нее обнищали?.. Обнищал и умер сам Яковлев, улусный голова! Вот это работа!.. Он бы ушам не поверил, если бы глаза не видели: нищенская юрта и дорогая посуда — жалкие остатки от былых сокровищ. Теперь ему ясно, зачем его привезли в такую даль.

Шаман почти всю ночь не спал, в который раз расспрашивал, когда именно и как появилась здесь дочь Харатаева.

Утром Федорка отвез шамана к князьцу Хатырыкского наслега старику Барамыгину, который страдал подагрой и лежал.

По округе пронесся слух: из Вилюя приехал шаман Сыгыньях, он будет камланить в Хатырыцках.

К усадьбе Барамыгнна повалил народ.

Летняя ночь коротка, поэтому еще задолго до заката в доме все окна занавесили. Перед печкой для шамана раскинут олбох.

Сыгыньях был в ударе и вещал так, что толпа замерла, слушая голос ясновидца.

Все, кто присутствовал на камлании, стал вспоминать была ли такая женщина, которая удавилась?

В толпе послышался высокий мужской голос, похожий на звук медного колокольчика:

— Это, наверно, та женщина, которая повесилась в Хамагатте?

Шаман выдержал паузу, дав всем выговориться, и продолжал:

Шаман еще долго пел о том, как выглядит теперь Майя, в каких местах и какой семье она родилась и выросла, отчего повесилась, как обратилась в злого духа и попала в эти края.

Сыгыньях камланил до утра. А днем по всему наслегу было только и разговоров о том, кого шаман имел в виду.

Старая Авдотья шныряла между людьми и говорила:

— Вы разве не догадались?.. Это жена Федора… Как в воду глядел…

— Что ты, старая?.. Не может быть… Она такая ласковая, приветливая.

— Да вы не знаете этой змеи!.. Она ведь не человек, а демон в женском образе. Мой старик был, что могучая лиственница, никогда ни разу не болел, но и его скрутило… Все она! Я в своей юрте, поверите, перед сном рисую крест. Если забуду, ночью появляется она в виде горящей веревки… Вот вам крест! Ходит во дворе, а за нею по пятам волочится пестрая веревка.

Авдотья не уставала ходить по наслегу и распространять о Майе всякие небылицы. По округе поползли слухи о камлании Сыгыньяха и о том, что в Немцах, в бывшей усадьбе Яковлевых, живет женщина-оборотень со своим мужем.

Однажды Майя пошла в лес, чтобы собрать сушняка для печки. Она связала дрова пестрой волосяной веревкой, подняла вязанку на плечи и пошла домой.

По дороге ей встретилась бывшая батрачка Яковлева Маланья. Она вышла замуж за одного батрака, еще будучи у Яковлевых, и теперь батрачила с мужем у Ивана Оччорота.