Вскоре сияние утихло, а целительница безвольно уронила окровавленные руки вдоль тела. На перчатки сразу налипла хищная до всего жидкого пыль, и пыли было всё едино, что вода, что слёзы, что кровь. Она все их в равной мере сделает грязью.

Белобрысая попаданка сидела рядом на коленях, прижав руки к груди, и не шевелясь. А глаза её, наверное, хотели превратиться в большие блюдечки. Столь велики они были. На лице поселилось полнейшее неверие в реальность происходящего.

— Усё, — пробормотала Настя, устало глядя перед собой. — Кончилося.

— Что всё?! — чуть не сорвался в крик Баранов, до сих пор держащий на руках неподвижную девушку.

— Варенье у меня усё дома кончилося, — уныла произнесла рыжая ведьма и тяжело вздохнула. — И какава кончалась.

— Какие, к чёрту, какао и варенье?!

— Обычное, — выдохнула Настя. — Жрать хочу, мочи нет.

— Что с Анной Дмитриевной?! — прокричал Баранов, уже не стесняясь того, что перед ним девушка.

— А паровоз уже был, или ещё будет? — раздался тихий, усталый шёпот. — Всё так запутанно.

Я поглядел на провидицу, которая через силу облизала посиневшие, как на промозглом холоде, губы. И все дружно выдохнули.

— Живая, — протянул Баранов, задрав лицо к небу, — а я хотел на фильму пригласить. Наверное, не время.

— А как же… — начала Аннушка, а потом поморщилась, и по её щекам потекли слёзы. — Пока все предвидения сбывались. Почти все.

Она замолчала, а потом повторила часть своего пророчества в стихах.

— Долина зверя, кругом очертанья.

Свет голодный, яростная тьма.

Рыцарь лампы, леди состраданья.

Блеск клыков и гордость стали.

Дым, огонь и радуга пера.

В бездну воды рек упали.

Треснул мир, пришла пора.

— Не понимаю, — произнёс Сашка, слушавший тихое бормотание Аннушки через моё плечо. Если бы вздумает на него навалиться, будучи в кирасе, то точно пару-другую костей сломает.

— Что непонятно? — спросил я, вспоминая все события, которые произошли с нами.

— Всё непонятно.

— Долина зверя, кругом очертанья — это земли конезицы Огнемилы. Они же круглые. Зверей ты уже видел. Свет голодный — это Настя с её целительной волшбой и вареньем, Яростная тьма — Ольга в моей чёрной кирасе. Рыцарь лампы — это я. Леди состраданья — наверное, опять конезица. Тут сам не понял. Блеск клыков ты только что видел. Гордость стали — проехавший паровоз, когда я представлял наш мир. Дыма и огня было много — особенно когда рванула та ручная мортира террористов. Радуга пера — это расписанные тобой кирасы. Про бездну и треснувший мир объяснять, думаю, не стоит.

— А там ещё было что-то.

— Воздух, скованный стеклом, ты сам к электричеству подключал. Там дух воздуха запрятан, — продолжил я пояснять, и показал на Ольгу. — Демон, нитью упоенный. Его надо найти, но сперва визит к господину барону совершим. Про остальные строки я пока не понял. Они могли свершиться без нас, а могли пока ещё не свершиться.

— Не сбылось, — сквозь слёзы прошептала Анна.

— Что не сбылось?

— Другая не сбылась. Она ещё будет.

— Какая другая? — снова вмешался Баранов.

— Не надо фильму, — всхлипнула Аннушка, — потому что другая будет.

Штабс-капитан, нахмурившись, поглядел на меня.

— Вот, ровным счётом ничего не понимаю.

Я протяжно вздохнул, ставя себе задачи на ближайшее будущее. Барон. Кукловод. Огнемила. Пришлые террористы.

— Конезица, ты с нами?

Девушка поглядела вперёд, где красовались верхушки домов и трубы заводов, а над леском словно мыльный пузырь плыл одинокий цеппелин. Там был разлом и сейчас велась оценка ущерба и примерная смета на строительство обходного пути и нового моста.

— Аз зело позрети на сии чуды хочу, — кивнув, ответила девушка.

Одиннадцать лет!

Я глядел на конезицу Огнемилу, едущую на своей лошади. Именно столько она взращивала своего пылающего зверя, и ещё год подходящего искала до этого. И получается, если ей сейчас около девятнадцати, то своего пёсика она подобрала в восемь лет. С её слов, тот монстр, что раскурочил трактор, убил тракториста и исчез, натаскивался на убийство полгода. Чем проще задачи стоят перед духом, тем меньше нужно времени на их подготовку, что вполне естественно и для животных, и для людей. Но все надежды на скорейшую помощь рухнули в одно мгновение. У меня в запасе не то что десятка лет, даже месяца нет. За то время, что имею, можно создание более или менее сносно узнавать меня среди других людей, и даже отпускать нельзя — исчезнет, чуть почуяв волю.