— Зачем я здесь? — вдруг произнёс пришлый, и от такого вопроса я сам растерялся. Неужели он попал под попаданческую амнезию? Тогда он должен быть на нашей Земле совсем недавно.

— Ты помнишь, кто ты? — сделав ещё один шаг, спросил я.

— Да.

— Как тебя зовут?

— У меня нет имени, — ответил парень, пожав правым плечом, а потом сморщился и приложил ладонь к левой руке.

— Ты его забыл?

— Нет. У меня никогда не было имени, только персональный мнемокод, — негромко ответил пришлый, а потом повторил свой вопрос: — Зачем я здесь?

— Значит, ты не помнишь, как ты здесь оказался?

Парень поглядел по странам, словно собираясь с мыслями, а потом ответил.

— Я всё помню. Ночью вы пришли. Привели внесистемную. Мы должны были убить её и вас. Потом эвакуация подсистемы. Потом сбой обновления мотиваторов, — произнеся ровным усталым голосом свой монолог, он замолчал на секунду, а потом поднял на меня глаза и спросил: — Зачем я должен был вас убить? Я не понимаю.

— Я думал, это ты мне расскажешь, — хмуро процедил я сквозь зубы, так как ситуация начинала раздражать всё больше и больше. Ведь вместо ответов получаю только скупые и абсурдные вопросы, и непонятно, он так хорошо прикидывается дурачком, или действительно не понимает сути происходящего.

— Я не знаю, — продолжил парень, начав перечислять незнакомые понятия: — Ошибка обновления блока мотиваторов. Ошибка блока самоликвидации. Ошибка обновления нейродрайверов. Запуск резервной процедуры самоликвидации.

Закончив говорить, пришлый уставился сперва на валяющееся у него под ногами оружие, а потом на ствол моего обреза, и медленно наклонился, взяв пистолет-пулемёт.

— Эй! Брось его! Стрелять буду! — закричал я, сморщившись от легкой головной боли, так как в этот момент Марк Люций внутри меня опешил и отступил на задний план. Он привык убивать, и смерть врага для него так же естественна, как дыхание, но сейчас была ситуация, в которой жизнь врага была ценнее смерти. А ведь если он направит оружие в мою сторону, я вынужден буду убить важного свидетеля. Оставшийся в неком подобии одиночества и вышедший на передний план Евгений Тимофеевич лихорадочно соображал, как быть. Парень же тем временем приставил ствол к виску.

— Почему я должен умереть? — вдруг произнёс пришлый дрожащим голосом. На его глазах навернулись слёзы, а дыхание стало частым и прерывистым. — Я не хочу умирать.

Нелепость происходящего была совершенно немыслимая. Он не хотел стреляться, но при этом держал ствол у виска и шептал о самоликвидации. Полный абсурд.

Времени на размышления больше не оставалось. Я выдохнул, сдвинул ствол левее, и выстрелил. Пришлый вскрикнул и выронил оружие, а потом схватился левой рукой за правую ладонь, только что простреленную насквозь. В следующий миг я бросился вперёд и сшиб этого дурного попаданца с ног. Парень отлетел в траву, как бильярдный шар, по которому попали кием.

— Сашка, держи его!

Никитин понял меня правильно, и быстро подскочив к горе-террористу, придавил оного, уперев ему в грудь приклад длинной винтовки. Я же дёрнул за рукоятку срочного сброса кирасы и выскочил на сырую траву. Ноги сразу намокли, но я не обратил на это внимание, и вынул из ослабшей хватки механической перчатки клинок, надрезал рукав и с силой дёрнул его. В пальцах остался клок светло-серой плотной ткани, а из-под содранного ногтя большого пальца потекла кровь. И в такие моменты я очень радуюсь, что не чувствую боли.

Потянув ткань за края, я оторвал от неё длинную полосу, на которой остались красные капли. Полученный лоскут упорно не хотел залезать пленнику в рот, а при процессе разжатия челюстей казалось, что он откусит мне пальцы. Засунув кляп, я прижал раненую руку пришлого к земле коленом и начал наматывать на неё тугую повязку, позволяющую остановить кровотечение. Пленник попытался вырваться, но не смог, будучи придавленным Сашкой, который опустился на колени и упёрся в террориста ладонями. Вылезти из-под кирасира было равнозначно тому, чтоб сдвинуть в сторону сейф.

Я наклонился над лицом пришлого, который мычал сквозь кляп и дёргался, а потом похлопал по его щеке.

— Ну всё, парниша, сейчас ты от нас никуда не денешься.

К тому моменту, когда мы донесли пленного до особняка, все, кто спал проснулись и собрались в столовой. Кухарка Маша бегала на кухню и приносила тарелки, кружки, кастрюли с разной едой. Ольга с некой толикой безразличия ковырялась в омлете с ветчиной. Анна ела толчёную картошку со свининой поджаркой и оливками из моего запаса. Воспитанница института благородных девиц пыталась наверстать упущенное в учебном заведении время и попробовать всё вкусное. Настенька залила манную кашу знатной порцией вишнёвого варенья, и запивала всё это сладким какао. Мужчины больше налегали на котлеты. Перекрученное на мясорубке мясо было для них в новинку, как и диковинная картошка. Огнемила сидела и чинно пила кофий, из моей, между прочим, чашки, и с умным видом листала шуршащие свежей бумагой утренние газеты. Не знаю, умела ли она читать наше письмо, но фотографии разглядывала очень внимательно.

При нашем появлении все замерли и с любопытством уставились. Я осторожно, чтоб не сломать стулья, протопал в грязной кирасе к дальнему углу и пододвинув ногой стул, посадил на него парня, связанного обычной бельевой верёвкой, сорванной нами с жерди в одном из дворов трущоб. Тот со стоном чуть не завалился набок. И пришлось от этого придерживать пленника за плечи. Зашедший следом Сашка, тоже испачканный размазанной травой и жирной грязью, особенно на коленях и локтях, нёс его оружие.

— Могута, — произнёс я, присев на табурет, жалобно скрипнувший от веса стальной туши кирасира. Было удивительным, как он не соизволил сломаться, а выстоял перед невзгодами. Когда гридень встал с места, прихватив серебряную вилку с наколотой на неё котлетой, я продолжил: — Вытащи ему кляп.