— Двести рублей?! — воскликнула юная ведьмочка, засверкав глазами и вскочив с места. — Столько же папка за год зарабатывает. Он сам хвалился, что продал товару на двадцать рублёв в том месяце.

— Составишь компанию? — с улыбкой спросила у меня Ольга, а глаза ее глядели с некой затаённой надеждой. — Мне бы тоже обновки не помешали.

Я потупил взор. Я не знал, что ей ответить. А она вздохнула, встала из-за стола и направилась к двери. Проходя мимо меня, она остановилась.

— После той бойни три года назад ты изменился. Ты перестал со мной разговаривать. Отдалился одним разом, словно за единый день мы стали совсем чужими людьми.

Ольга говорила тихо и без истерии, но слова уставшей от всего женщины падали тяжёлым молотом в мою душу.

— Я копалась в себе, искала причины. Даже с хандрой слегла на долгие месяцы. А потом пришла к твоим друзьям. Оказывается, ты разом порвал не только со мной, но и с ними. Ты даже свои любимые лошадиные скачки забросил. Я специально попросилась у Бодрикова на работу. Я хотела выяснить, что случилось, но снова натыкаюсь на стену. Я устала, Женя. Или правильнее Евгений Тимофеевич? А может, ваше высокоблагородие?

Ольга замолчала и пошла дальше. За спиной хлопнула дверь. Я молча поднял глаза. Все сидели с огромным осуждением во взорах, и тут напряжение дня вместе с той тайной, что я хранил и прятал долгие годы, вырвались наружу, как перезревший гнойник.

— Я не имею права. Слышите, я не имею права быть рядом с ней.

Голос дрожал, становясь все громче и громче.

— Её муж умер, а я по какой-то нелепой случайности занял его место. Слышите, я тоже попаданец. И я не ее муж. Я просто не имею права быть с ней, даже если она восхитительная, красивая, умная и благовоспитанная. Моё присутствие может сделать ей только хуже. Я лишний в ее жизни!

Слова кончились, оставив тяжёлое дыхание и гудение газоразрядных ламп. Оставив вместо нарыва пустоту, которую нечем было заполнить.

— Вы весь чернилами и кровью запачканы, — ни с того ни с сего просипел больным горлом Сашка. Я сделал шаг и посмотрел в настенное зеркало. И вправду чернилами испачкан. Наверное, когда на Ваньку ругался, чернильницу расплескал.

— Извините. Зря я это. Всё зря, — проронил я и вышел.

Уже в кабинете я сбросил одежду, сменив на принесённый туда халат. Ванная комната была напротив, и я не замедлил ею воспользоваться. У самой чугунной ванной я долго стоял под шум бегущей воды, опершись руками на край и опустив голову. На душе скребли кошки, которых никак не получалось отогнать, душили сомнения, обычно не свойственные мне. Вода лилась, разбрасывая горячие брызги в разные стороны. Только потом, тряхнув головой и отгоняя дурные мысли, я сел в горячую негу, вытянувшись в полный рост. Какое все-таки счастье — теплородный котёл.

Вода все ещё лилась, и потому я не сразу услышал лёгкий скрип открывающейся двери и тихий щелчок закрывшейся щеколды. А когда смекнул, то повернул голову. Это оказалась Ольга. Она была одета в белый махровый халат и держала в руках откупоренную бутылку и два фужера. В ее глазах читалась странная решимость.

— Вы что здесь делаете? — ошарашено спросил я, прикрыв срам ладонями и поджав колени, которые оказались над водой.

Ольга поставила бокалы на край ванной, быстро налила в них вино, а потом одним движением скинула халат. Я замер с открытым ртом, разглядывая аккуратную грудь нерожавшей женщины, тонкую талию с красивыми бёдрами, ровные ноги и тёмный треугольник низа живота. А Ольга с лёгким всплеском села ко мне в ванную и подхватила бокал. Кажется, даже ее глаза снова изменили цвет с голубого на зелёный.

— Ну, давай знакомиться, — выпалила она, — я Ольга Ивановна Тернская. А ты?

Я поднял фужер, подержал немного, думая вылить его или выпить, а потом приложился к хрустальному краю.

Недурственное вино. Белое. Полусладкое.

Я лежал на полу кабинета. Лёгкий сквозняк, мягко скользящий по паркету и взбирающийся на толстую медвежью шкуру, ставшую для нас тёплым ковром, едва заметно шевелил бурый звериный мех. Шкура до этого валялась свёрнутая сверху на шкафу в ожидании своего часа быть расстеленной перед рабочим столом или повешенной напротив трофеев. Я лежал на этой шкуре и глядел на свою коллекцию оружия. За каждой саблей, каждым мечом, каждым амулетом была своя история, своё приключение. Своё ожидание чуда и избавления.

Я лежал, ощущая рядом приятное тепло женского тела, ощущая цветочный аромат духов и лёгкий запах вчерашнего вина.

— Так как мне тебя, все-таки, звать? — тихо спросила Ольга, подняв руку и проведя кончиками пальцев по моему плечу.

— Марк Люций — это имя из прошлой жизни, которую уже не вернуть, — ответил я, переведя взгляд чуть правее. Там висели две едва просохшие черно-белые фотографии. На одной была толпа, склонившаяся над едва заметным средь людей телом. Фотография, полная тоски и одиночества. Человек вошёл в мир и тут же умер. На другой — младенец, завёрнутый в шкуры. Его держал на руках тепло улыбающийся Александр. Фотокарточка новой жизни, новых возможностей, новой судьбы. Это были не мои трофеи, а Ольги. Под фотографией младенца на криво вбитом гвозде висели амулет и нож.

Мы, пьяные от вина и секса, полночи их проявляли, и чуть не разломали фотостол. Ее стон слышали, наверное, все в этой усадьбе. Но нам было плевать.

А сейчас мы валялись нагишом на мягкой медвежьей шкуре.

— Марк Люций Евгений. Красиво звучит, — произнесла женщина, чьим трофеем я сейчас стал. Она вытянула обнажённую ногу, согнула в колене и положила мне на бедро. — А на руке у тебя даже шрама не осталось. Наша ведьмочка хорошо поработала.

— Шрама бы и так не осталось. Это родовое. У нас особый мир. Затянувшееся Возрождение. Когда Средневековье начало сдавать свои позиции, несколько родов пришло к старому храму и толи в шутку, толи в серьёз поклялись возродить величие Римской империи. Только умирающие старые боги восприняли это как правду. Люди заключили сделку с Юпитером, Аресом, Фебом-Аполлоном и Минервой и получили силу. А потом выполнили обещанное. У нас Великий Рим во главе с императором и сенатом охватывает всю Европу, север Африки, Азию до Дальнего Востока, кроме Китая и Индии, Северную Америку. Жаль сила разлилась как-то неравномерно. Император условно бессмертен. Сенаторы и генералы не чувствуют ядов и почти мгновенно залечивают все раны, от которых не умирают сразу, при условии, что раны получены чем-то не из чистого серебра. Патриции победнее, такие как я, умеют восстанавливаться очень быстро. Если мне отрубить руку, а потом приложить обратно, то есть шанс что приживётся. У одного знакомого было так. И хотя пальцы потом плохо слушались, но все же рана зажила, и рука была на месте. Внутренние органы, кроме сердца, через неделю станут как новые. Даже если мне вырвать печень, вырастет другая. Если же мне отрезать голову, прострелить ее или пробить сердце, то я умру, но император и после такого жив останется.