— Так вот почему «перегорали» лампочки в туннеле! — грустно сказала Таня. — И зачем они тебе? У вас в селе нет электричества и не будет. Ведь вы же переселяетесь?

— Да нужно же в Софию готовиться, — признался задержанный.

— Вот негодяй! — крикнул дедушка Гьоне ему вслед. — Хорошо, что я тут сегодня был. Палец у меня нарывал, так инженер дал мне отпуск на два дня. Тут в аптеке мне его перевязали. А вчера вечером старуха говорит: дай я тебя вылечу. Заварила щелочной воды, налила в консервную банку и велела опустить руку. Утром просыпаюсь — ничего нет. Ну зачем, говорю, мне отпуск? Пойду на работу. Вот я и вернулся. А моя старуха — она умеет лечить.

Все разошлись, а дедушка Гьоне все рассказывал и похваливал свою старуху.

Компания доктора Загорова по игре в бридж распалась. Инженер Тошков пошел в гору, ждал, что его, как начальника сектора строительства, наградят, и опасался, как бы связи с людьми вроде Загорова не помешали его карьере. Толстяк уехал в провинцию, а Перка старалась заходить пореже, чтобы не встречаться с Дорой, к которой она с некоторых пор питала нескрываемую ненависть. «Подумать только, как мог человек нашего круга изменить нам и продаться коммунистам?!»

Стоян Загорев сидел в углу за карточным столиком и раскладывал пасьянс. Когда заканчивал, то нетерпеливо перевертывал карты, словно от результата пасьянса зависело будущее. В то же время он внимательно прислушивался к разговору, который происходил в другом конце комнаты.

— Ты должна убедить Траяна уехать скорей. Зачем им прислуживать?

— Кому прислуживать, мама?

— Тем, кто у власти. Не бери много вещей. И смотри, чтоб соседи не увидели, как ты выносишь чемоданы. Хоть суд и решил в вашу пользу, все равно вас из квартиры выселят. Вот тогда ты сама убедишься: все, что пишут в газетах, только пропаганда. Инженер Тошков понял, к чему все идет, и уже там и сям закидывал удочку, стремясь устроиться на работу в Софии. Он отличился, и его приглашают сюда. Он очень настроен против Траяна.

Дора на следующий день собиралась ехать на водохранилище. Она не стала звонить Траяну, боясь, как бы он не отговорил. В последнее время он не настаивал на ее приезде, видимо, ему было это безразлично. Она сама виновата, за столько времени он отвык от нее. Траян изменился. Но и она уже не прежняя. Дора тяготилась своей жизнью в городе, чувствовала, что настоящая жизнь проходит мимо, а она остается в стороне. За последние месяцы Дора мало встречалась с знакомыми, да они были все такими же. Они исходили ядом отрицания, не видели вокруг ничего хорошего. Без Траяна Дора не имела возможности встречаться с другими, новыми, деятельными людьми. Когда она видела Ольгу — а это бывало очень редко, — то словно попадала в другой мир, незнакомый и недоступный. К Ольге она относилась немного неприязненно. Ей казалось, что из-за нее уехал Траян, из-за нее между ними возникла отчужденность. Траян и в самом деле очень переменился. То он был восторженнее, чем раньше, то рассеян и раздражен. Его ничего не интересовало, кроме строительства. Ночью он вскакивал с постели, зажигал лампу, чертил что-то в блокноте и ворчал: «Мне не нужно было уезжать. Кто знает, что случится этой ночью в туннеле? Сейчас мы подошли к самой трудной породе». Иногда приезжал в субботу вечером, а в воскресенье рано утром уже опять был в дороге.

Дора не решалась поделиться с кем-нибудь своими тревогами. Ей только хотелось убедить родителей, что она по-настоящему рада, что едет, что увидит вблизи всех тех замечательных людей, о которых ей столько рассказывал Траян.

Юлька молчала и не упрекала ее, как это всегда случалось раньше в подобных случаях. Она сидела в кресле, поджав под себя ноги, и рассеянно листала какую-то книгу. В душе Юлька то соглашалась с сестрой, то находила, что в известном отношении права мать. Тетя Зорница прервала ход ее мыслей:

— Поезжай! Восхищайся! «Ударники», «отличники» — да они только и думают, как бы урвать побольше денег! Для того и придумали этот порядок. Представь себе, Фани, наша дворничиха носит нейлоновые чулки!..

— А что в этом плохого? — удивилась Дора.

— Как — что плохого? Пошла это я вчера купить чулки. Я не могу позволить себе такую роскошь — каждый день носить шелковые. Да и фильдеперсовые у меня одни. Я их, кстати, предпочитаю даже шелковым. Вот и сейчас в них, — она показала свои худые ноги. — Но я отвлеклась. В магазине были и простые чулки. Я спросила продавщицу, какие из них прочнее. А она мне, знаешь, что ответила? «Не знаю, я не ношу бумажных». Значит, я должна ходить в бумажных чулках, а она, продавщица и наша дворничиха, — в нейлоне!

— Ах, Зорница, — вздохнула Фани Загорова и посмотрела в зеркало над камином, — в этом ты не права: женщина работает, так пусть и покупает, что хочет.

— Пусть покупает! А мы с тобой будем ходить в заплатанных блузках и целыми днями распускать пуловеры?

— Кто хочет торговать своим старым барахлом, тот будет ходить в перевязанных пуловерах и бумажных чулках, — не сдержавшись, перебила ее Юлька, — а кто работает, будет одеваться в шелка. Знаешь, из-за таких разговорчиков, как твои и Перкины, я возненавижу буржуазию.

Зорница ахнула:

— Ты посмотри! И маленькая туда же… Это она от Траяна и от Доры набирается. А может, и от вашей Ольги — вы ей все в рот глядите. Что эта инженерка ни скажет, все необыкновенно!

— Ты, Юлька, не обращай внимания, что Дора говорит, — вмешалась Фани Загорова.

Дора нервно перебила ее. Назревала ссора. Тогда подал голос из своего угла доктор Загоров:

— Не увлекайся, Дора. Я и Траяну говорил то же. Я не отрицаю прогресс. Нужно быть слепым, чтобы ничего не видеть. И я не верил, что за столь короткий срок можно будет сделать так много. Но по-моему ты идеализируешь людей. К сожалению, люди остались все те же — грубые эгоисты, завистливые, алчные. Человеческую природу сразу не переделаешь. Труд можно механизировать быстрее, чем за одно поколение, но изменить за тот же срок человеческую душу невозможно.