— Он же это любя…

— Ничего не любя…

— Ты при нем с другим парнем?

— Если ты хочешь знать, мама, он бежал за мной и грозился избить, — исподлобья взглянула она на мать своими озорными глазами.

— Ударил?

— Да? Так я и далась ему, я убежала.

— Вот что, собирайся-ка, идем!

— Куда?

— Как куда? К нему, ты сейчас же извинишься перед ним. Сразу, пока корни обиды не углубились и злые языки не раздули пламя, потом будет труднее…

— Я не пойду, — не глядя на мать, говорит Асият. — Он побьет меня.

— До свадьбы они, как волки и собаки, а что будет после?.. Нет, доченька, пойдешь.

— Мне стыдно.

— Вот-вот, пусть это будет тебе уроком, чтоб была благоразумнее.

А Усман между тем закрылся у себя в комнате, как нам сказали люди, сам не выходит и к себе никого не пускает. А мать его, Меседу, не на шутку была обеспокоена случившимся и говорила: «Слабыми стали эти мужчины, обидчивыми, капризными». И любопытные со всех сторон глазели. Я побежал к сакле Сирхана.

— Ну что вы собрались, нечего вам делать, что ли? — возмущалась Меседу, хорошо сохранившаяся полнотелая и складная женщина средних лет. — Идите, идите, займитесь полезным делом.

— Что случилось, Меседу? — спрашиваю я, еле переводя дыхание и жадно глотая воздух. И в самом деле собравшаяся у сакли взволнованная толпа перепугала меня.

— Мубарак, Мубарак, ахерси-дорогой нушала учитель, белики — может быть, он тебя послушает, лехиркур, он не открывает дверь, экили сай — заперся, не выходит, посмотри, что он там делает? — кинулась ко мне Меседу, по своему обыкновению смешивая и русские, и наши слова.

— Откуда, как посмотреть? — спрашиваю я.

— Возьми лестницу, подставь с той стороны под окно и посмотри, что там с ним, что-то сердце щемит.

Ее волнения и тревоги передались и мне. Схватил лестницу, поставил под окно, быстро вскарабкался вверх и увидел Усмана. Он сидел за письменным столом и что-то сосредоточенно писал. Увидев меня, он одним глазом подморгнул, мол, как дела…

— Живой, живой! — воскликнул я от радости и хотел было громко похлопать в ладоши, но в это время лестница подо мной сдвинулась и я полетел в кучу камней, ударился головой.

Глупо и смешно! — подумал я, падая с лестницы: — Опять стал посмешищем для зубоскалов. Зачем мне, дураку такому, взрослому человеку, которому скоро сорок лет, лезть, как безусому юнцу, на шаткую лестницу? А когда ударился головой о камни, услышал смех. Конечно же, первым прыснул со смеху этот Исабек, чтоб ему лопнуть. Ударился, видно, я не на шутку, померк белый свет, сознание отступило, удалилось от меня. Но я тут же пришел в себя под встревоженные крики людей: «Врача, врача скорее, ему плохо, он умирает!». На самом деле мне стало дурно!

— Эй, люди, спасите человека!

— Умирает!

Все засуетились, позвали медсестру. А Хадижа, бегущая с дочерью к сакле Сирхана, встретив медсестру, совсем уж перепугалась и, показывая дочери пальцем на медсестру, широко открыв рот, застыла, будто потеряла дар речи. Потом перевела дух и, растолкав ротозеев-женщин, спрашивает:

— Что здесь медсестра делает?

— Говорят, умирает… — пролепетала беззубая, глухая старушка.

— Ой-ой-ой, неужели Усман такой слабый человек, неужели он на себя руки наложил?

— Ну что ты, мама, — вскрикнула Асият, — что ты говоришь? Не может этого быть! Ой, мама, что же это я наделала? — и потянула за руку мать. — Скорей же, мама! — Ей вдруг стало страшно, никогда в своей жизни она не испытывала такого испуга и страха, она ведь не со зла решила расстроить любимого человека, ведь и он при дружках своих и при подругах оскорбил и унизил ее.

— Доченька, что же ты натворила? Такого парня потерять, такого джигита, — причитала Хадижа.

— Правда же мама, он самый лучший, правда же, только бы не умер. Аги, аги, аги! Ой, мама, что же будет?!

С плачем они ворвались во двор сакли. А к этому времени сестра перевязала мне рану на голове и дала бинт, чтоб придерживал я свой неудачный нос. Бледные и взволнованные, Хадижа и Асият поднялись на веранду, где у двери в комнату сына на табурете сидела озадаченная Меседу.

— Где он? — садится на последнюю ступеньку лестницы Хадижа.

— У дочери своей спроси! — бросает Меседу и отворачивается.

Обе эти женщины под стать друг другу, с таких вот, наверное, и лепят скульптуру статуи матери-родины, почему-то подумалось мне.

— Аги, аги, аги! Усман, милый, прости, Усман, дорогой, прости! Я же не думала, не думала, что так получится…

От этих слов лицо Меседу стало меняться, посветлело, подобрело. Она, довольная, утешая невестку, гладила ее и подмигивает Хадиже.

— Что с ним? — тихо спрашивает Хадижа, — что с ним, серьезно, что ли, умирает?

— Чего еще придумали, станет он из-за этого умирать, — улыбается Меседу Хадиже через плечо Асият и добавляет: — А может быть, белики, хела рурсилис — твоя дочь хочет его смерти?..