— Вовсе-то он и не пьяница, дочка, только выпивает иногда. Кому же и пить вино, что наши заводы курят, что гонят везде и всюду? Уж не нам ли, женщинам? И не быкам ли да коням! Все — мужчинам, нашим же мужьям. Знаешь, дочка, что я тебе скажу: стоящая женщина и с пьяницей мужем сладит. Ведь не пьяницей он рождается, муж-то, зачем же ему пьяницей умирать?!

— По мне, так пусть Ээди Кальм и помирает пьяницей, я его лечить не стану, — сказала Ирма.

— А старый Кальм твердит, что это ты его сына сделала пьяницей.

— Значит, он готов женить сына и на дочери бобыля [10] , если она гимназию окончила? — вызывающе бросила Ирма.

— Нет, дочка, старый Кальм думает иначе, — продолжала мать. — Он считает, что теперь дочь бобыля для его сына не подходит. Пожалуй, слишком тонко воспитана, слишком умна, а по его выходит — нехорошо, когда жена умнее мужа. Я-то сказала ему, что школьной премудрости надолго не хватит, потому как эта премудрость — книжная, а он знай свое — нехорошо, мол. Из-за женской грамотности мужья нынче пьют горькую, говорит он.

— Конечно, никуда не годится, что дочь бобыля кончает гимназию, а хозяйский сын вылетает из второго класса и идет в кузницу железо ковать, — с иронией сказала Ирма.

— Да ты рехнулась! — ответила на это мать. — Неужто ты все еще думаешь, что я одна смогла бы тебя так долго учить, ежели б не помог старый Кальм?

— Оставь, мама, этот разговор, — хмуро сказала Ирма. — Ты говоришь это только для того, чтобы привлечь меня к Ээди. Если б я только знала, что тебя заставляет много говорить о моем замужестве! К тому же теперь передо мной весь мир открыт. Я могу даже в Англию поехать, если захочу, вот уеду вместе с Хильдой Казе.

— Говорят, она ждет не дождется, когда школу окончит, чтобы замуж выйти, — сказала мать.

— А сегодня сказала, что едет в Англию, поедет непременно.

— Тогда наверняка ее бросил парень, — решила мать, — иначе пригожая девушка на это не решилась бы.

— Нет, Роби от нее ни на шаг, как помешанный, а вот Хильда бросает его, — сказала Ирма.

— Надеется в Англии лучшего найти, что ли? — спросила мать.

— Разве туда едут мужей искать?

— А чего же? — удивилась мать. — Чего вы на белом свете ищете? Знаешь, дочка, для молодой девушки нет ничего лучшего на этом свете, как найти мужа.

— И ребенка, да? — прибавила Ирма.

— Вот именно, — подтвердила мать. — Те, у кого есть деньги, могут ехать, куда захотят. А куда деваться бедному? Если он и поедет туда, что его там ждет? Забота да работа. Уж лучше дома, чем на чужбине. Старый Кальм человек состоятельный, его и пастор уважает. Знаешь, что он мне говорил? То, что я должна тебе сказать, мол, не уходи ты ни с того ни с сего по белу свету шататься…

— …и пусть, мол, останусь на арендованном у него клочке земли в хибарке бобыля, чтобы работников у хозяина не уменьшилось, — полушутливо, полунасмешливо прибавила Ирма.

— Нет, дочка, так старый Кальм не говорит, — возразила мать, — а говорит он о том, чтобы Ээди поехал на годик-другой в город подучиться, пообтесаться…

— А я осталась ждать его здесь на хуторе, да? — перебила Ирма.

— Как уж ты сама пожелаешь, — ответила мать, — останешься здесь или уедешь в город с Ээди, и вернетесь потом оттуда, потому как отец купит для Ээди мастерскую старого Кярби со всем инструментом. Чем плохо будет вам жить и растить детей? Вон Кярби давно уже грозится, — пора, мол, на покой, хватит с него этой маеты. С голоду не умру, если в потолок поплевывать стану, говорит. А отец не возражает, ежели Ээди даже и остался бы в городе, осел бы там. Небось, говорит, на этой мастерской старого Кярби свет клином не сошелся, за деньги и другое можно добыть. Вот как говорит старый Кальм, совсем не то, что ты думаешь.

— И что это ты, мама, меня за хозяйского Ээди сватаешь? — спросила Ирма. — Вечно ты твердила, будто нет на белом свете большего счастья, чем за него выйти.

— А разве не так в самом-то деле?! — убежденно сказала мать.

— Ты по себе судишь, мама, а я не ради тебя одной живу, — возразила Ирма. — Тебе, видно, нравится старый Кальм, вот ты и думаешь, что мне нравится Ээди. А он мне не нравится! Не нравится хотя бы потому, что мы знаем друг друга с детства, вместе выросли. Очень уж знакомы, вот почему.

— В детстве ты была умнее, чем сейчас: тебе нравились только старые, знакомые игрушки. Чем затрепаннее, тем милее и ближе.

— Я Ээди не трепала, с чего ему быть мне милым и близким, — сказала Ирма.

— Как же так! — вздохнула мать. — А сегодня! Или ты считаешь, что парень не маялся, когда ему пришлось привезенные за десятки верст розы тебе бросить под ноги.

— Я же подняла их, — защищалась Ирма.

— Хорошо, хоть столечко его любишь, — сказала мать.

— Фи! Любишь! — воскликнула Ирма. — Не из-за любви же я это сделала. Просто цветы было жалко. Если бы вместо роз на земле валялся сам Ээди, то, поверь, мама, я не стала б его поднимать, чтобы заполучить себе. По мне, хоть бери его кто угодно, мне такого чучела копченого не надо.