В городе Ирма поселилась у тетки, квартира которой состояла из двух комнатушек в полуподвале. В одной комнатке жила сама тетя, в другой — Ирма с двоюродной сестрой Лонни, которая работала на конфетной фабрике, откуда каждый вечер приносила сладкие запахи. Вначале Ирме очень нравились эти запахи, да так сильно, что она хотела было по совету двоюродной сестры пойти работать на ту же самую фабрику. Но в последнюю минуту ей вспомнились тяжкая работа на хуторе летом и долгие, изнурительные школьные годы, и она невольно спросила себя: «Неужели конфетная фабрика и есть лучшее будущее, ради которого я так горячо трудилась?» И, несмотря на сладкие запахи, она решила, что таким свое будущее не может себе представить. Так что пришлось поступать на конфетную фабрику кому-то другому. Но двоюродная сестра сказала на этот счет Ирме:

— Попомни мои слова, когда-нибудь будешь жалеть, что не послушала моего совета. К нам уже поступили несколько гимназисток. Хочешь верь, хочешь нет, но конфеты они делают ничуть не лучше, чем я или кто-нибудь вроде меня. А сперва они были еще худшие разини, чем мы. Только мастер вокруг них увивается, будто они пахнут слаще… А все тот же конфетный запах. Если б ты поступила, он бы и тебя приметил, потому как у тебя голубые глаза и мягкие круглые ладошки. Мастер таких любит. На меня он больше и не смотрит — таких костлявых, как я, ни слышать, ни видеть не желает. А ты — молодая! Сколько тебе? Еще девятнадцати нет! Вот повеселилась бы, если б к нам пошла! А ты поступай, хоть ненадолго, тебя от этого не убудет, терять тебе нечего. А надоест или не понравится — просто не пойдешь больше, а я скажу, что заболела или конфетного запаха не выносишь, тошнит, душу воротит…

Прошел не один день, даже не одна неделя, прежде чем двоюродная сестра отказалась от своей дерзкой затеи заманить Ирму к себе на фабрику. Быть может, Ирма в конце концов и поддалась бы на уговоры, если бы Лонни не судачила так много о мастере и прочих мужчинах, об их «потешных» делах. Но теперь-то Ирма оставила мысль о фабрике и стала искать место, подобающее ее образованию.

И она тотчас заметила, что сотни, а может быть, даже тысячи подобных ей делают то же самое. Стаями бродят они в поисках работы, пишут заявления, обивают пороги всевозможных учреждений, предприятий и присутственных мест, дают объявления в газете и везде и всюду предлагают свои услуги, все ожидая и надеясь, пока не устают, не теряют всякую надежду и не начинают догадываться, что должностей, подобающих им, либо вовсе нет, либо их так немилосердно мало, что приходится по одному на десять желающих. Хоть ступай нанимайся нянькой, горничной или кухаркой, даже тут от тебя потребуют знания иностранного языка или рекомендации и протекции, что, мол, уже служила и кое-что умеешь делать.

У Ирмы не было никаких рекомендаций и аттестаций, только хороший от начала до конца аттестат зрелости, который она пускала в ход как козырь. Но вскоре ей пришлось убедиться, что ее козырь не производит желаемого действия или, напротив, действие его нежелательно. Встречались даже такие хозяйки, особенно среди домовладелиц, которые, взглянув на аттестат, говорили прямо:

— С вами, милая, я и связываться не стану: разве поручишь вам полы мыть и грязь скрести или тем более чистить закопченные жирные кастрюли?! Нет, мне нужна простая кухарка, работница, а не…

— Я хорошая работница, в деревне все лето в поле работала, работы я не боюсь, — пыталась оправдаться Ирма.

— Поезжайте в Англию, в Лондон, где копоти больше, там, глядишь, найдете место, а здесь — не-ет, — отвечала домовладелица. — Я уже пробовала таких нанимать, не вышло ничего; не стоит времени тратить ни мне, ни вам.

У Ирмы слезы подступали к горлу, когда ей случалось выслушивать подобный отказ. Но когда она пожаловалась на свою беду дома двоюродной сестре, та сказала без обиняков:

— Ты, Ирма, все еще дурочка, как все деревенские. Рехнулась, что ли, госпожа эта — такую, как ты, в дом брать? Сама она начальную школу кончила, а служанка будет со средним, как тут с такою болячкой жить! Что на это скажет господин? Он вмиг подкатится к тебе, как наш мастер, начнет увиваться, как кот вокруг миски с горячим молоком.

— У тебя только одно — все мужчины коты, — попыталась возразить Ирма. Но двоюродная сестра не сдавалась:

— Так оно и есть на этом свете. Вот поживешь — увидишь сама. Помни, о чем говорю тебе, я тебе от чистого сердца добра желаю, потому как я тебе не завидую. Кто другой — просто помалкивал бы, из-за своей выгоды, чтобы не нажить себе соперницы, а я тебе говорю, ну, как подружка, что от тебя еще деревенским духом за версту пахнет, а это мужчинам больше всего и нравится. Деревенские девчонки — они ведь страх какие глупые, их запросто можно заарканить. Ты уж поверь, Ирма дорогая, только потому они и липнут, а все прочее — так, ерунда. Ведь когда парень попадет в руки городской, она-то знает, с чего начинать, знает, какие фортели мужики выкидывают. С пеленок знает! Вот со мною — пусть попробует какой-нибудь фраер! Ничего не выйдет! Он и конфеты дает не просто так, хотя их у меня самой хватает. А вот такая, как ты… Скажем, достанутся тебе конфеты даром, так ты сразу и раздашь их парням тоже ни за что ни про что. И запомни, что я тебе скажу: если ты раздашь конфеты просто так, мужики сразу подумают, что они и все прочее даром от тебя получат. Ей-богу, так и подумают! Деревенских мужиков я хорошо не знаю, а вот у городских так ведется. Тебе бы надо подруг завести, тогда сама увидишь, что я права. Хочешь, я познакомлю тебя с девчонками?

Но нет, Ирма не захотела, во всяком случае не сейчас, уж лучше она будет «торчать» дома одна, как говорит Лонни. Ирма торчала и пересчитывала деньги у себя в кошельке, пытаясь прикинуть, долго ли сможет жить у тети и искать место. Порой она так уставала и тупела, что по целым дням торчала в комнате. Безнадежность и разочарование точили ее. Однако тетя пришла ей на помощь, сказав:

— Ты не очень-то слушай болтовню Лонни, она девица городская, у нее свои разговоры. Лучше возьмись за какое-нибудь дело, не сиди сложа руки, это еще хуже, чем болтовня. Слушай меня, я, как и ты, деревенская и никогда не привыкну к городской колготе. Жить и здесь можно, даже малость полегче, чем в деревне. Только бы вот белье господское не было иной раз таким грязным. Да, дорогая племянница, белье у городских господ порою ужас до чего грязное, а иногда бывает и так, что чем важнее господа, тем грязней белье; ни у меня, ни у тебя такой грязи нет. Только диву даешься, что они с ним делают, как долго носят. Вот сейчас у нас опять эта кутерьма, не подсобишь ли раскатать, а то нам с Лонни придется вечером, при огне, возиться…

И Ирма взялась пособить тете раскатывать белье, потом стала его гладить, только бы избавиться от гнетущего чувства. Но вскоре выяснилось, что работа эта требует большего уменья, чем было у Ирмы. Тетя то и дело брала у нее утюг и разглаживала белье, приговаривая: «Вот та-ак, та-ак». В конце концов Ирме оставалось гладить самое простое — носовые платки, полотенца и наволочки, а тетя занялась нательным бельем; самой Ирме никак не удавалось это искусство или же она так долго возилась над каждой вещью, что приходилось заново разжигать утюг. Но тетя подбадривала: