естественная тревога за собственное благополучие не мешала ему рассуждать и

действовать быстро, ловко, четко — не хуже, а лучше, чем в обычной, спокойной

обстановке.

Если же говорить о природной, смолоду естественно присущей данному

человеку смелости или робости, то и их нельзя рассматривать как полное

отсутствие реакции нервной системы на опасность в первом случав и наличие

такой реакции — во втором. Нервы нормального, психически здорового человека

никогда не остаются безразличными к опасности. Речь может идти только о двух

разных видах этой неизменно возникающей реакции.

И тут-то у меня в памяти всплыла фронтовая землянка, в которой два десятка

людей ждали вылета навстречу вражеским истребителям, многослойному

зенитному огню, навстречу возможной смерти.

Повторяю, никто из этих людей не остался точно таким, каким был до

объявления боевого приказа. Но по характеру видимых изменений можно было

разделить всех присутствовавших в землянке на две четко отличающиеся друг от

друга группы.

У одних голоса стали громче. Их лица порозовели. Им не сиделось на месте.

Они то вскакивали, то вновь садились, то принимались без явной к тому

необходимости перекладывать снаряжение в своих планшетах. Их нервная

система пришла в возбуждение, активизировалась. Конечно, это было волнение, вызванное сознанием предстоящей опасности. Но — волнение смелых людей. То

самое волнение, благодаря которому они в бою — это было неоднократно

проверено — действовали энергично, активно, решительно, вовремя замечали все

изменения в скоротечной обстановке воздушных сражений и принимали в

соответствии с этим разумные, грамотные решения. В результате такие люди

считались (да и были в действительности) храбрецами, и успех в бою почти

всегда сопутствовал им.

247 Но были среди присутствовавших и другие. Они замерли. Побледнели.

Углубились в себя. Им не хотелось не только разговаривать, но даже

вслушиваться в разговоры окружающих: чтобы привлечь их внимание, приходилось иногда по нескольку раз окликать их по имени. Нервная система

этой категории людей тоже реагировала на предстоящую опасность, но

peaгировала по-своему: торможением, снижением активности. Конечно, добиваться успеха в бою и тем более прослыть смельчаком в подобном состоянии

было трудно.

Письмо матроса Абдукадырова и его товарищей проявило в моей памяти

этот, казалось бы, прочно забытый эпизод первой военной зимы, наверное, потому, что очень уж благоприятны были в тот раз условия для психологических

наблюдений. Прямо как в лаборатории: тут и достаточно большая группа людей, поставленных силой обстоятельств в совершенно одинаковые условия, и

повышенно нервозная обстановка, вызванная заведомой рискованностью задания

(вылет получился действительно нелегкий), а также тем, что не очень опытный

ведущий не сумел рассчитать время проработки задания так, чтобы закончить ее

командой: «По машинам!»

* * *

Знакомясь с летчиком, у нас любят задавать традиционный, столь же старый, как сама авиация, вопрос:

— А летать страшно?

Если подойти к этому вопросу всерьез (чего в большинстве подобных

случаев делать, конечно, не следует), то ответить на него односложным «да» или

«нет» невозможно.

В каждом полете, даже не боевом или испытательном (трудно сказать, который из них острее), летчик вынужден требовать от своей нервной системы

больше, чем едва ли не в любом ином виде трудовой человеческой деятельности.

Но вопреки распространенному мнению природа этой неизбежной нервно-психической нагрузки состоит прежде всего не в преодолении «страха», а связана

чаще всего с вещами гораздо более невинными: вынужденно неизменной позой, шумом, вибрациями, а главное, длительно действующим безотрывным напря-248

жением внимания. Пока летчик управляет летательным аппаратом, он не может

позволить себе даже мысленно отвлечься от своего дела. Не может встать, потянуться, пройтись по комнате, чтобы стряхнуть усталость. Должен быть

всегда готов без промедления и правильно реагировать на возможные

осложнения обстановки. Вынужден действовать без пауз и остановок, в том