Соната Е-dur (трехчастная) ор.109 — поэзия природы (и человека в ней)... Третья часть! Божественная песня-молитва и божественные вариации! Например, последняя вариация с ее неповторимым сиянием горных вершин, постепенным угасанием: спускается на землю синяя-синяя ночь, еще раз, еще тише, еще проникновеннее звучит тема-молитва, еле слышные, замолкают ее последние звуки, наступает сон, земных трудов отрада... Все это я угадывал в Бетховене и слышал у Рихтера.

Соната ор.110 (N 31) /.../ самая «человечная» и человеческая из всех трех: повествование (третья и четвертая части) об одиночестве и смертельной скорби, о смертельном недуге и возвращении к жизни силою духа /.../

О последней сонате, ор.111, и говорить не буду, боюсь, что если начну, то никогда не кончу /.../ Лучшим «комментарием» к этой сонате будет все-таки интерпретация Рихтера.

А нечасто исполняемые в концертах маленькие сонаты Бетховена, например, 19, 20 и 22-ая, я бы назвал их: «раздумья после трудов»; у Рихтера они исполнены совершенно завораживающей прелести! Но вот со знаменитой «Апассионатой» дело обстоит, на мой взгляд, сложнее. В 50-ые годы Рихтер играл ее с вулканической экспрессией, казалось, буря вот-вот оторвет его от рояля, и вы тоже непроизвольно хватались за подлокотники кресла. В конце жизни все стало сдержанней, углубленней, мудрее. Не знаю, какое из двух исполнений лучше. 50 лет назад мне наверное бы больше понравилось первое, но ведь все тогда были моложе — и Рихтер, и мы с вами, и даже... Бетховен! Теперь — ?

Конечно, я не вполне беспристрастен: ведь для меня лично этот дуэт, Бетховен и Рихтер, на протяжении десятилетий был едва ли не главной опорой и стимулом в жизни:

Я нынче праздную свободу —

Я это право заслужил —

Живу безбедно на гроши,

Жую сухие бутерброды

В успокоение души,

Да размышляю понемногу,

В чем прав я был, а в чем виновен...

И только Рихтер и Бетховен

Напоминают мне про Бога.

Помимо Бетховена есть еще несколько композиторов, словно воскресших именно в исполнении Рихтера; это прежде всего Гайдн, Шуберт и, в моем понимании, Бах. Многие предпочитают, правда, Гульда, считая что рихтеровский Бах чересчур романтичен. Мне непонятны подобные рассуждения, но это, в конце концов, дело вкуса. А вот с чем я категорически не могу согласиться, так это с широко распространенным заблуждением, что Рихтер неудачно играл Моцарта и Шопена. Ну, о Моцарте Рихтер и сам высказывался в том плане, что никому почему-то не удается его хорошо сыграть. Видимо, он был недоволен (как обычно) и собственным исполнением. Вместе с тем, Рихтер постоянно играл Моцарта, и я не знаю другого пианиста, которому столь глубоко и сильно удалось бы воссоздать наиболее любимые Бетховеном 20 и 24 концерты. Но еще более поразительным является, на мой взгляд, исполнение Рихтером нескольких юношеских сонат Моцарта. В техническом плане они настолько просты, что их разучивают уже в 6-7 классах музыкальных школ, — этакая изящная, легкая музыка, ничего гениального. Как бы не так! Под журчащими струйками оказывается таятся удивительные сокровища, о существовании которых никто и не подозревал — возможно, даже сам юный Моцарт. Но интуитивно он по дну их рассыпал, и вот спустя 200 лет нашелся «аквалангист», способный заглянуть под поверхность.

Что касается Шопена, одного из самых любимых композиторов Рихтера, то всякие обвинения в его, Рихтера, адрес и вовсе какой-то абсурд. Все дело в том, что Шопен многолик, вспомните, что писал о нем Гейне. Эта многоликость Шопена допускает многообразие возможных трактовок. У Корто и Софроницкого, при всем их различии, Шопен прежде всего романтик, Мальцужинский подчеркивает его мужественность, Микеланджели, особенно в поздний период своего творчества, — трагизм, Рубинштейн, напротив, — светлые стороны... И только Рихтеру, как мне кажется, удалось в полной мере воплотить всю непостижимую многоплановость этого гения; его Шопен и горд, и крылат, мятежен и отважен, и душа его нежна и кровоточит... Но, пожалуй, более всего поражает в рихтеровском Шопене другое, совершенно неожиданное, казалось бы, качество: мудрость! Я долго размышлял, откуда бы ему взяться, ведь Шопен творил и умер таким молодым. Однако же вот и Гейне написал: «любимец тех избранных, которые ищут в музыке высочайших умственных наслаждений», умственных, а не чувственных! Мне кажется, Рихтер играет Шопена так, как тот, возможно, сам бы исполнял свою музыку, проживи он немного дольше, если только это не было присуще ему уже в те, отпущенные ему, годы.

... Посыпьте главы пеплом, философы и мудрецы —

Все ваши откровенья —

Ничто в сравнении с прелюдами Шопена!

Впрочем, я не хочу, чтобы за разговорами о мудрости у кого-то возникло сомнение, что Рихтеру — Шопену все-таки недостает романтизма. В связи с этим мне припоминается небольшое интервью, данное Рихтером еще в 60-х г.г. На вопрос, почему молодые исполнители все больше тяготеют к старинной либо современной музыке, тогда как сам Рихтер больше играет романтиков, Святослав Теофилович ответил примерно так: «Потому что и старинную и современную можно сыграть на одном интеллекте. Романтическая же музыка требует полной душевной самоотдачи, а это, знаете ли, нелегко.»

Но хватит об этом. Все никак не укладывается в сознании, что о Рихтере-человеке приходится говорить в прошедшем времени. А сказано о нем при жизни — я имею в виду печатное слово — было удручающе мало. Ладно, попробую поделиться с вами своим представлением — опять же «маленький портрет в барочной раме» — за неимением большого, написанного мастерской кистью Ильи Репина или Рембрандта.

Рихтер был в прямом смысле слова большой человек — высокий, выносливый, сильный. Настолько сильный, что был способен разгуливать — и получать от этого удовольствие — с огромной овчаркой на руках, держа ее животом кверху, как ребенка. Его любимым отдыхом были загородные прогулки; Терехов утверждает, что он мог пройти до 40 километров в день! Да еще не с пустыми руками. «Однажды весной, вечером он появился у нас с авоськами в обеих руках. В каждой находилось по одной трехлитровой банке и по шесть бутылок, очень плотно закупоренных. Он целый день собирал для нас березовый сок...» В ту пору Рихтеру было около 30 лет, но страсть к ходьбе сохранилась у него и далеко за 60. Чемберджи описывает, как в 1982 г. в жаркий день он пришел, «подвернув брюки, босиком», за 20 километров на дачу, которую снимали в Подмосковье О.Каган и Н. Гутман, на их импровизированный домашний концерт. Это был не единичный случай, подобные «марш-броски» Рихтер совершал и в следующем году, а было ему уже 68 лет!

Рихтер страстно любил путешествовать, больше всего на машине, меньше всего самолетом; «Мне интересно бывать там, где я не был», — говорил он. Благодаря Чемберджи нам кое-что известно о двух его беспрецедентных «трансроссийских», включая Среднюю Азию, концертных поездках в 1986 и 1988 г.г. — с востока на запад и в обратном направлении. Рихтер сам детальнейшим образом «прокладывал курс», стараясь не пропустить ни одного маленького попутного городка, и бывал крайне огорчен, если в каком-нибудь не оказывалось рояля. Я до сих пор не понимаю, как и на чем он играл, а более всего — кто же там его слушал! Однако, слушали же — и еще как, хотя в своих программах он не делал различий между Новым Йорком и Нью-Ургалом. «Все надо делать по-настоящему, с уважением к тому, что делаешь», — таково было его убеждение.