— Какое вам, русским, дело, какая у нас численность населения? — возмутился Тояма. — Ты сюда не шпионить приехал, а любоваться. И вообще — я не по статистической части, мои клиенты с подельниками все больше жратвой интересуются да бабами. Вот где девку снять, я знаю досконально. Ведь и ты девку хочешь? Не гони волну, сказано же тебе: сначала отхрамируемся.

Очкасов одобрительно хмыкнул. Однако телепатические способности Тоямы дали на сей раз осечку. Богдан, конечно, девку хотел. Но только в принципе и при других обстоятельствах. Поэтому и промолчал. Он решил больше себя не травмировать и вопросов не задавать.

Ворота Киёмидзу производили грандиозное впечатление — огромные, крашенные киноварью, в нишах опор вмонтированы две четырехметровых статуи: страшные, глаза навыкате. При этом у одной рот разрывается в крике, губы другой — сомкнуты.

— Один Нио говорит: “А”… — начал объяснять Тояма, но Очкасов бесцеремонно перебил его:

— Знаем, знаем: “А и Б сидели на трубе…”

— Не к месту ты цитируешь свои загадки дурацкие, тоже мне, доктор филологических наук нашелся, — рассердился Тояма и даже схватился за рукоять своего кинжала. — Не в Успенском соборе, чай, находимся, а в японской святыне. Запомни хорошенько: один Нио говорит: “А”, — потому что так санскритская азбука начинается. А другой говорит: “Ум”, — потому что это последняя буква. А общий смысл композиции выражает полноту вероучения. Потому и моя секта называется не как-нибудь, а “Аум”.

— Ага, “Ая”, если по-нашему.

— А я, а я… А я вот что вам скажу: наши Нио потому такие страшные, что они отпугивают от наших родных святынь всякую дрянь и нечисть. Скажем, таких типов, как ты, Очкас.

Думец закусил губу и привычно сосчитал до тридцати. За это время он успел подумать: “Все-таки род занятий у меня очень вредный. Качество человеческого материала заметно ухудшается даже в Японии. Никакого уважения, никакой любви по отношению к государственному деятелю и филологу. И здесь уже неважно, что я нахожусь в Японии с частным визитом”. Когда он завершил свой внутренний монолог и кончил считать полученный за это время доход, Тояма уже нашелся с ответом на невысказанные вслух оскорбления:

— Вот я Асануме скажу, что ты японцев не любишь. Ты его знаешь — ему это не понравится.

— Кто такой Асанума? — спросил Богдан.

— Да проживает здесь один человеконенавистник, не знаю уж, как его земля японская носит, — ответил Очкасов.

— Не верь ему, сынок, — угрожающе произнес Тояма.

На территории храма, как это и положено, происходила бойкая торговля: копии статуй, предсказания, прохладительные напитки, амулеты. Каждый из экскурсантов купил себе по деревянной табличке, на которой была изображена лошадь.

— Здесь нужно написать свое заветное желание, а уж Пегаска доставит послание по адресу кому нужно. Только желание должно быть одно, иначе не сбудется, — проявил религиозные познания Тояма.

Несмотря на утро, стенд с повешенными на него табличками уже распух от молитв. И это притом, что публика выглядела прилично — нищих с протянутой рукой не наблюдалось.

— Нищие-то где? Мы же в храме находимся! — удивился Богдан.

Тояма снисходительно поглядел на него:

— У нас нищих нет! Японцы — люди гордые, тянуть руку им стыдно.

Очкасов поправил его:

— Не верь ему, сынок! У них нищих нет, потому что им не подает никто.

И каких только благопожеланий на стенде не было! И чтобы муж не ушел, и чтобы жена не пришла. И чтобы на экзаменах не провалиться, и чтобы бабушка подольше протянула. Кто-то требовал себе новый автомобиль, кто-то мечтал о музыкальном центре. “А у Пегаски, значит, просить не зазорно? Да, не так сладко живется японцам, как это кажется на первый взгляд”, — подумал Богдан.

— Именно так, — к месту подал реплику Тояма.

Он отошел в сторону и что-то быстро начертал на своей деревяшке. Скрываясь друг от друга локтями, Очкасов с Богданом последовали его примеру. “Чтобы мне поскорее стать мужчиной!” — написал Богдан. “Чтобы, несмотря на муки, родилась Национальная Идея!” — написал Очкасов. Потом зажадничал и добавил: “И чтобы полезные мне ископаемые не профукались до самой моей смерти!” Очкасов забыл и про эстетику единицы, и про то, что заветное желание бывает только одно...

А что же Тояма? Он оставил на стенде деловую шифровку: “Парень совсем дурак оказался. Все идет по плану, голыми руками возьмем, даже кинжал не потребуется. В действие вступает операция “Пропасть””.

Зашли в святилище. Там было темно. На экскурсантов глянуло круглое лицо богини милосердия Каннон. Да не одно! По верху главного, так сказать, лица были пущены венчиком другие, поменьше. А рук у статуи Богдан насчитал двадцать пять.

Услышав немой вопрос, Тояма объяснил:

— Ликов у нее одиннадцать, а глаз, соответственно, двадцать два. Это чтобы лучше видеть, что вокруг делается. Как заметит какой непорядок, тут же руку помощи и протянет. Потому и рук у нее столько. На первый взгляд их двадцать пять, но их следует на сорок в уме помножить — получится искомая тысяча. Но все это простая символика, на самом деле у нее всего намного больше. Видишь, сколько нас, простых японцев, народилось, каждому посочувствовать требуется.