Зала и вправду была набита битком. Люди кланялись статуе, шептали заветное, звонко ударяясь друг о друга, монетки летели в ящик для приношений. Те, кто помоложе, опускали в ящик монетки, обернутые в бумажку, на которой был записан номер мобильного телефона. А один особенно продвинутый юноша преподнес Каннон подзорную трубу.

На уточнении “у нее всего намного больше” Богдан слегка покраснел.

— А иностранным гражданам ваша Каннон помогает? — на всякий случай поинтересовался он.

— Надеюсь, что нет, — отрезал Тояма.

К этому моменту Очкасов уже достал из кошелька монету в сто иен, но, услышав обескураживающий ответ, спрятал ее обратно.

От телесной избыточности Каннон у Богдана зарябило в глазах. Ему даже показалось, что богиня каким-то оком ободряюще подмигнула ему. Он долго всматривался в темные лики, но так и не определил, каким конкретно. А может, это подмигивание было мнимым и объяснялось элементарным оптическим обманом: горели свечи, горячий воздух смешивался с холодным, вот в глазах и зарябило…

— Все-таки наш бог позорче вашей Каннон будет. Голова у него только одна, пары глаз на всех хватает. И на праведников, и на грешников. И никакой подзорной трубы ему не надо, все равно все видит, все равно не скроешься, око у него недреманное, — дал свой богословский комментарий Очкасов и поежился от неприятного холодка, пробегающего иногда по спинам даже у членов Ближней Думы при мысли о содеянном. Он испуганно посмотрел в потолок, будто именно там эти глаза и находились, и добавил: — Мрачно здесь, пошли-ка лучше на воздух.

Они перетекли из тьмы на свет, зажмурились. Открыв глаза, очутились на деревянном помосте, который по праздникам превращался в площадку для медленных священных танцев. Танцплощадка была знаменита тем, что нависала над бездной — держалась на неохватных круглых подпорах, уходивших на дно пропасти. Вот с этого помоста наша троица и приступила к рассматриванию бывшего стольного града. Со дна кастрюли поднимался голубоватый парок — смесь утра, бензина и кухонного чада. Приметив сытный дым над домами своих подданных, благодетельные правители древности испытывали искреннее удовлетворение от своего праведного правления. Да и люди были до смерти рады, довольствовались малым и слагали хвалебные вирши. В противном случае им грозило презрение общества и опала. Нынешний японский люд был сыт по горло, но панегириков отчего-то больше не слагал. А если что-то и слагал, то все больше о мимолетном и грустном. Если бы вдруг воскрес настоящий Шунь, он остался бы недоволен. И отсутствием бодрых виршей, и тем, что народ, как уже было замечено, хотел большего, намного большего, чем у него уже имелось.

Парок слабо вибрировал и над дворцом императора, и над малоэтажными домиками его подданных. Это марево сообщало пейзажу некоторую неопределенность и даже загадочность. Словом, парок напускал туману в непростую жизнь многомиллионной нации, точная численность которой была неизвестна Богдану. По переулкам, изрезавшим склон горы, карабкались и карабкались обыватели. Стесненные стенами домов, они походили на красные кровяные тельца при очень большом увеличении. И каждому из обывателей было нужно от Каннон что-то свое.

Тут в углу помоста произошло какое-то движение, Богдан скосил глаз: некий мужчина со шрамом на лбу и с татуировкой Каннон на руке предлагал почтенной публике прыгнуть вниз с парашютом. Богдан помнил, что в Японии татуируются не солдаты срочной службы, а добровольцы-мафиози. По-ихнему — “якудза”, а по-нашему — просто бандиты, которых из-за татуировки не пускают в общественные бани. Даже если это татуировка Каннон. За прыжок с парашютом бандит, он же мафиози, он же якудза, предлагал награду в сто тысяч иен. Но никто не соглашался. И недаром: приземляться смельчаку нужно было на крошечную площадку, расчищенную среди валунов. Богдана слегка замутило, он отвернулся от пропасти. Он с детства боялся высоты и никогда, даже если очень спешил, не ожидал прибытия поезда на краю платформы. Ни в метро, ни на железной дороге.

Тояма окинул испытующим взглядом Богдана.

— Оператор аттракциона убедительно говорит, что у того, кто прыгнет, уж точно все молитвы сбудутся. Наш человек, проверенный, у него и лицензия на отпущение грехов имеется. Ты ведь хочешь стать настоящим мужчиной?

— Не настоящим мужчиной, а просто мужчиной, — поправил его Богдан.

— Вообще-то парашют управляется компьютером, так что приземлишься с гарантией, да еще и на карманные расходы заработаешь, — вмешался Очкасов.

— Нет, ему слабо, — презрительно произнес Тояма. — Да, мельчают люди. Были дикие россы богатырями, а стали европейскими лилипутами. А этот еще и без отца вырос, маменькин сынок.

Это был запрещенный аргумент, зато сильный. Богдан расправил плечи, но до Шуня ему было, конечно, далеко.

— А ты глаза закрой, тогда не страшно будет, — подначивал Очкасов. — Мы же русские люди, нам все нипочем — не то что этим макакам косоглазым. Не так ли?

— Макаки не бывают косоглазыми, — обиделся за обезьян будущий археолог.

— Ну хорошо, пускай они будут хоть желтозадыми. Я ведь не об этом. А о том, что Шунь обязательно прыгнул бы. Стаканчик красно-крепкого принял бы — и прыгнул.