И в этот момент дверь в кабинет распахивается.

Перед глазами все плывет, а голова идет кругом. Я медленно сползаю по стене вниз и подтягиваю к груди колени, ошарашено глядя вокруг. Кажется, меня трясет. Вибрация идет по тонкой ткани на бедрах вниз и распространяется на побелевшие кисти.С силой тру предплечья и раскачиваюсь, стараясь компенсировать дрожь.

Сейчас отпустит.

Точно отпустит.

— Олег…

— Убью, тварь.

Голоса доносятся до меня словно через какую-то глухую стену. Мне даже кажется, что я слышу удары. Но перед глазами абсолютно ничего. Все расплывается в соленом потоке, что пеленой льется из глаз.

Я же никогда не была трусихой? Да и ничего же не произошло.

Только какой-то лед пробирается мне в сердце, промораживая внутри все до костей.

Как-то отдаленно понимаю, что у меня шок. В этот момент тугой ком, все еще сжимающий горло, дергается и ставит меня на колени. Жуткий спазм толкает вперед желудок и выворачивает меня наизнанку.

Не выдержав напряжения, с отвратительным звуком я выплевываю все, что скопилось во мне за эти пару минут.

Упертые в пол ладони подкашиваются. Мне не дают упасть руки, что тянут меня в сторону.

Все инстинкты самозащиты взрываются в мозгу, врубая аварийную систему. Я колочу воздух и все, что попадается под руку.

Не снова. Не могу снова.

— Нет! — взвизгиваю я и дергаюсь, пытаясь вырваться. — Не трогай меня!

Глава 26

— Все, все, — размытая фигура Шершнева, стоя на коленях, приподнимает руки, демонстрируя раскрытые ладони. — Я ничего не делаю, видишь?

Точно Шершнев. Стоит совсем рядом. Рубашка натянулась на груди, а рваное дыхание почти достигает моего лица. Словно после забега. Или долгого подъема по лестнице. Весь растрепанный, взлохмаченный.

И с блеском беспокойства в изумрудных глазах.

— Лен?

Хмурюсь и трясу головой. Стараюсь вернуть четкость изображения. Утираю рот попавшимся под руку бумажным листом. Все это так отвратительно, что тошнота наваливается снова. Бутылка воды находится совсем недалеко на полу. Дотягиваюсь и жадно пью.

Опираюсь на стену и встаю на ноги. Пошатываюсь на неустойчивых шпильках.

Молчаливая тень Шершнева подхватывает меня под локоть, возвращая твердость. Рука исчезает, стоит мне выпрямится, словно прикосновения и не было.

В голове гудит. Понимаю только, что истерика прекратилась так же быстро, как и началась.

Не здесь. Мне нужно домой.

Медленно оглядываю кабинет. Он похож на поле битвы. Цепляюсь взглядом за лежащий у стены стул, скольжу по перевернутому креслу. Мельком отмечаю, что нужно не забыть попросить внепланово вызвать ребят из клининга. Еще только середина рабочего дня — он может кому-нибудь понадобится.

Останавливаюсь на кроваво-красном пятне на белой рубашке.

Павел сидит на столе, запрокинув голову и не позволяет дальше капающей крови стекать на его дорогой костюм. Я хорошо его помню. Мы вместе покупали. Я сама лично повязывала галстук в примерочной.

Так странно. Раньше все это значило много.

А теперь совсем ничего.

Я выпрямляю спину и поправляю блузку. Тонкая ткань никак не хочет заправляться, а оторванные на груди пуговицы открывают отвратительные красные пятна.

Не сейчас. Моей выдержки не хватит на долго.

Плюнув на пуговицы, я завязываю блузку и подбираю с пола пиджак.

— Это ты его? — поворачиваюсь к потирающему челюсть Шершневу, что стоит за моей спиной.

Словно я куда-то убегу. Или Паша рискнет хотя бы дернуться в мою сторону.

Шершнев молчит и отворачивается.

Ответ мне не нужен. Он был написан на его лице.

Все это, конечно, очень благородно. И завтра я буду очень рада, что Шершнев оказался рядом. Но сейчас я не чувствую абсолютно ничего.

Подхватив один из разбросанный по полу чистых листов, я вынимаю из сумки ручку. Затем поправляю пиджак и уверенным шагом оказываюсь возле Паши.

Кладу находки на стол и прижимаю к полированной поверхности.

— Если ты вдруг своей больной головой надумаешь доложить в министерство труда, рассказать о произошедшем хотя бы одной живой душе или окончательно тронешься и пойдешь в полицию — я тебя размажу, понял?

Паша недоуменно смотрит то на меня, то на лист бумаги.

— По-моему у тебя поводов пойти в полицию больше, — выдает он и болезненно морщится. — Не буду я заявлять на Шершнева, я же не больной.