— Белова, ты чего? — наш хирург, он же светила всей больницы, области и может даже страны Хладнов, заприметив меня, шустро подходит ко мне и слегка наклоняется, у нас ведь разница в росте ого-го.

— Да все хорошо, просто что-то…

— Что-то заездили тебя, Белова. Бедова ты наша, садись, — сажает меня и начинает пульс проверять. Да что его проверять…с конца коридора слышно, как меня плющит.

— Может мне тебя кардиологу показать, а? — посмеиваясь, спрашивает он, а я прикрываю глаза, отрицательно качая головой.

— Сейчас посижу и пойду.

— Домой, Белова, только домой и пойдешь, потому что ты явно решила тут остаться не только, как работник, но и как пациент.

Я киваю, откидываясь на табурете, всматриваясь в потолок. Хладнов уходит на срочный вызов, а я так и смотрю в потолок. Пока не слышу шаги по коридору, затем передо мной вырастает фигура. От неожиданности аж подскакиваю…

Тот парень, который шутил со мной в палате, сейчас стоит прямо передо мной и внимательно рассматривает сверху вниз, затем садится рядом и тихо говорит:

— Яночка, вы меня извините. Вы мне очень понравились, и я вот такой наглый в вопросах завоевания. Мне уже Бодя все пояснил, так что еще раз прошу прощения. Каюсь, был неправ.

Смотрит на меня с легко смешинкой в глазах и растянутой ленивой улыбкой на губах. Какое уж тут «каюсь»? На лбу написано, что ему не стыдно.

— Да все хорошо, — тушуясь, опускаю взгляд. Но парень на меня все еще смотрит.

— Я Макс, кстати. Если вдруг он накосячит, я не стану, точно… — уже более низким голосом продолжает, а я нервно смеюсь. — Но вообще он парень хороший. Может даже получше меня будет, только я тебе не говорил этого. У меня, епт, интерес все равно не пропал так-то, девочка Яна.

Уже смеется более открыто и встает.

— Ну я пошел, пока мне не оторвали мои тестикулы, — он говорит с таким серьезным выражением лица, что мне становится еще смешнее. Тестикулы? Ты откуда такие слова знаешь, мальчик?

Остаток дня проходит более-менее спокойно, если не принимать во внимание тот факт, что я по-прежнему вспоминаю Богдана, его губы, касания, и теряюсь, роняя все то, что было в руках. К нему больше не захожу, не могу себя собрать до кучи, чтобы решиться на такой шаг. Но ведь надо бы зайти?

Скашиваю взгляд на наручные часы, и с горечью понимаю, что осталось всего полчаса нахождения в больнице.

— Белова, ты Исаеву перевязки чего не сделала? — грозно звучит голос моей наставницы. Я напрягаюсь и с трудом выдыхаю.

— Так утром же дежурная медсестра должна была сделать… — в панике шепчу, понимая, что поздно, я облажалась.

Любовь Ивановна хмурится и смотрит на меня так, словно я человека убила.

— Яночка, я тебе сказала, что ИСАЕВ — ЭТО ТВОЯ ЗОНА ОТВЕТСТВЕННОСТИ. А теперь взяла все необходимое и пошла на перевязку. Быстро. В ритме вальса.

Сердце ухает вниз и не только потому, что я должна обработать раны. Скорее совсем не поэтому.

Понурив голову, я собираю все необходимое и иду в сторону палаты Богдана, прокручивая в голове, как мне теперь смотреть ему в глаза. Молча, Яна. Ты должна сделать это и не упасть в обморок. Хоть не дыши, но делай!

Но стоит мне толкнуть дверь, как заходить туда не хочется сильнее.

Вот, Яна, пожалуйста. Все как ты и думала. Налицо.

Что-то начинает безумно царапать грудину изнутри, а боль в этом месте заставляет разноситься горечь по всему телу. Особенно, когда женская рука с красным маникюром начинает гладить хмурое лицо Исаева, который синхронно с этим движением поворачивает голову в мою сторону. И скидывает руки платиновой блондинки с себя. А до этого почему не скинул? Или при мне хочется только?

— Ян… — говорит он, но я опускаю глаза в пол и холодно произношу:

— Я на перевязку. Через пять минут приду, и тогда посторонних тут быть не должно, — сталь в голосе пугает даже меня. А затем осматриваю присутствующих.

Девушка резко поворачивается и окидывает меня злобно-раздражённым взглядом. Я мысленно отмечаю, что она очень даже ничего, во вкусе Исаева, наверное, ведь таким парням явно нравятся вот такие девушки. «Дорого-богато» в ней кричит во всю глотку. Одета она тоже с иголочки.

— Посторонняя уже уходит, да, Жанна? — хмуро спрашивает Исаев, а девушка подскакивает и, складывая руки на груди, бросает на меня еще один уничижительный взгляд. Полный презрения.

— Потом поговорим, Бодя. Я завтра приду.

— Тебя тут никто не ждет.

И почему мне его ответ так нравится? Почему? Я не смотрю на Исаева, когда кладу все баночки и бинты на тумбочку, не смотрю, когда очевидно вижу его движения на кровати и как он, пыхча, пытается встать. Не смотрю, даже когда вижу, что он пытливо заглядывает мне в лицо.