— Я позже на перевязку зайду, Богдаш, — провожу ладонью по руке, но парень не дает мне просто уйти. Держит и смотрит не очень радужно.

— Куда это? Мне сейчас надо, я готов вообще-то! — кривляется и морщится, чем вызывает волну смеха. У него чудным образом получается разрядить абсолютно любую напряженную обстановку. Да и вообще все разрядить и уложить на лопатки.

— Да, и это мне пора, — мать Исаева встает, тепло улыбается и машет рукой мне, а Бодю обнимает, целуя при этом в лоб. — Не буду мешать процессу, — на лице тень нечитаемой эмоции, отчего у меня вновь странные мурашки по коже. Нехорошие такие…

Мы прощаемся довольно тепло, меня напоследок обнимают, одаривая смущенной улыбкой. Но смущаться все же следует мне, потому что такая реакция слишком однозначна, чтобы трактовать ее как-то иначе.

Когда в палате остаемся только я и Богдан, Исаев моментально сгребает меня в кучу и начинает наглым образом целовать, пуская в рот проворный язык. Кровь воспламеняется, обдавая огнем каждую клеточку тела, вырывая искрящие нервы наружу.

Они пульсируют и лишают способности мыслить здраво, хотя вообще я планировала другое, как только мы останемся наедине.

Как можно думать, если тебя сдувает смерчем? Охнуть не успеваю. Только чувствую эти наглые касания, лишающие способности сопротивляться. Губы вытворяют со мной такое, что я вообще теперь не уверена, что мы до этого целовались.

Что это было такое? Мм? Господи, ну что за человек? Специально мне амнезию устраивает! По телу скользит предательская дрожь, и я рвано глотаю воздух, едва ли продирающийся сквозь приоткрытый губы, когда их на мгновение отпускает Бодя.

Смотрим друг другу в глаза мгновения прежде, чем он снова набрасывается на меня, сжимая ладонями ягодицы. Ерзаю и сопротивляюсь сразу всеми конечностями, пока в мозгах рождается просветление. Фух.

— Стой! — упираюсь ладошкой в кипяток на коже у парня, отчего моя ладонь буквально обжигается. Он всегда такой горячий, как солнышко. Персональное солнышко.

— Нет!

— Богдан, ты почему не сказал? — начинаю сразу с наезда, ведь так, как он, никто не делает!

Исаев вскидывает брови вверх и возмущенно цокает.

— Это я должен обижаться. Ты не запомнила, когда у твоего мужчины день Рождения, — звучит обижено, отчего я сникаю. Доля истины во всем этом имеется, но я ведь…вообще не подумала, да и как, если мои мозги все на грани закипания рядом с Бодей. Из-за универа. Вообще.

— Мужчина, я была занята твоим телом!

Звучит двусмысленно, и это не остается без внимания Исаева. Еще бы осталось…

— Так и скажи, что рассматривала младшенького! Кстати, он вообще не против.

Младшенького? Прыскаю от смеха и прикрываю глаза, пока Исаев снова ведет губами по моей шее, умещаясь в ямочке за ушком. В груди словно стальные канаты меня обвивают.

— Младшенького? — повторяю еле слышно. Он дал имя своему члену? Нет слов, имеются лишь эмоции, рвущие меня по частям на лоскутки…

— А господи, ну а как его назвать? Фаллос? Что там по медицинским справочникам? Бубенцы и фаллос?

— Тестикулы и член, Бодя, — выдаю абсолютно спокойно, всматриваясь в игривые и бесстыжие глаза своего парня. Они у него сейчас сверкают получше бриллиантов.

— Ля, ну а ты будешь называть его младшеньким, — он хватает меня за руку и тянет ее прямо к возбужденному Младшенькому.

Обжигающие ощущения плавно скатываются вниз живота, рождая там особое томление, потушить которое невозможно.

Под ладонью ощущаю немаленький размер, хоть и абсолютно ничего не понимаю в разновидностях половых членов. Здесь мне все равно кажется, что у Исаева с подобным вопросом проблем нет.

Аж в пот бросает, да по щекам разливается румянец. У Богдана же никакого смущения, только трепетная радость, проступающая через мимику и полыхающие огнем глаза. В них можно сейчас утонуть.

Пальцы дрожат, по спине плавно скатывается лава, отчего я ерзаю. Табун мурашек короткими перебежками по телу проносится, оставляя после себя шлейф чего-то нового. Того, что раньше я совсем не могла прочувствовать. Пальцы слегка надавливают на моментально реагирующую плоть и отпускают.

Я отодвигаю руку к стальным мышцам пресса, с трудом проталкивая воздух в скукоженные от сковавшего напряжения легкие. Мне неловко и одновременно очень хочется продолжения.

Если бы еще Бодя не смотрел на меня сейчас так, как он смотрит, может я была бы более раскрепощенной. Но только от такого испепеляющегося взгляда я тушуюсь и теряюсь, прикидывая в голове, что сейчас покажусь ему неумехой, коих у него, конечно же, в помине не было.

А затем сразу даю себе воображаемую затрещину, чувствуя спад настроения. Опыта нет, да. Но не надо же накручивать себя, вместо этого логичнее сказать как есть, не будет же он смеяться?