В какой-то момент меня накрывает приятная сонная нега, и, кажется, я отключаюсь от реальности. Почти. Потому что сквозь сон все равно периодически улавливаю тяжелые шаги. Я хочу открыть глаза и посмотреть, сколько сейчас времени, но у меня не хватает сил. Веки слишком тяжелые, чтобы их можно было поднять. Но все меняется, когда я слышу эти самые шаги ближе, а потом до сонного мозга доносится шуршание и скольжение ткани. Глубокий вдох, и легкие наполняет дорогой аромат мужского парфюма. Мне он нравится. Я вроде как сплю и в то же время начеку. Вот только двигаться не могу, точно в сонном параличе.

Следует тяжелый смиренный вздох, а потом я чувствую, как матрас прогибается и кто-то осторожно ложится. Или нет? Не пойму. Будто он борется с собой. Но, судя по тому, как матрас снова шевелится и прогибается под тяжестью мужского тела, я действительно не одна. Стараясь не задохнуться, тут же распахиваю глаза, пару секунд соображая, что к чему. Сердце колотится о ребра так, что дыхание становится пыткой. И только череда глубоких вдохов помогает мне хоть немного успокоиться, потому что я наполняю себя знакомым терпким ароматом.

Айдаров. И тут остатки сна стираются в пыль, потому что я все вспоминаю.

У меня перехватывает дыхание от взметнувшихся к горлу бабочек. Нелогичных. И совершенно неуместных. Боже… Он здесь. В моей кровати.

Все. Так. Странно…

Прикрыв глаза, я еще несколько секунд прислушиваюсь к своему сердцебиению. Все это время Айдаров неподвижно лежит на другом краю кровати, но это не мешает мне ощущать тепло, слишком много тепла, которым он заполняет все пространство. Словно не веря в происходящее, приподнимаюсь на локте и поворачиваю голову в сторону Хакима. Мне требуется время, чтобы привыкнуть к темноте и сконцентрироваться на его вытянувшемся теле. Даже пиджак не снял. Так и хочется треснуть его подушкой.

— Ты будешь спать в одежде? — Низкий ото сна голос царапает горло, и я прочищаю его, наблюдая, как Айдаров напряженно закидывает руку за голову и прикрывает глаза, бросая обманчиво ровным тоном:

— Это в целях безопасности.

— Ах, ну конечно, — закатываю глаза и возвращаю голову на подушку. — Это же я, наверное, набрасываюсь на тебя как животное…

— Вот именно поэтому я и ложусь спать в одежде.

Мои глаза округляются, и одновременно с этим рот вытягивается в букву «о», но я больше ничего не говорю. Стыдливый румянец крадется жаром к шее и щекам, а я молчу, чтобы не выдать свое смущение.

Шах и мат, Чудакова.

Открываю глаза и несколько секунд смотрю в одну точку, прислушиваясь к тому, как капли дождя приглушенно стучат по стеклу и подоконнику. В комнату слабо пробиваются первые отсветы хмурого рассвета. Но этого оказывается достаточно, чтобы я заметила тень справа от себя.

Дыхание тут же спирает, и я рывком подтягиваюсь на локтях. Секунда, две, три… Панике практически удается задушить меня, но я вовремя узнаю сидящего на кровати.

Вот только легче от этого не становится…

— Хаким? — сипло выдыхаю и нервно сглатываю.

Он не отвечает, сидит в напряженной позе и потирает ладони друг о друга. Голова опущена, а дыхание глубокое и тяжелое, вижу это по вздымающимся плечам.

И чем дольше мы сидим в этой губительной тишине, тем сильнее у меня в груди разгорается навязчивое и неприятное ощущение, словно мое сердце разрывается на мелкие кусочки. Мне страшно видеть его таким.

Все ведь было хорошо? Что же изменилось за то время, пока мы спали? Ну, по крайней мере, я.

Медленно тяну руку к ночнику, но тут же останавливаюсь, услышав хриплое:

— Не включай свет.

Тяжело сглотнув, я так же осторожно возвращаюсь на место и натягиваю одеяло на грудь, будто оно поможет мне скрыться от мрачного эха его голоса.

Проходит еще несколько долгих секунд, прежде чем я слышу…

— Меня не было рядом с ним. — Теперь его голос звучит так опустошенно, что я невольно комкаю дрожащими пальцами одеяло. О чем он говорит? — Возможно, он нуждался во мне… В разговоре со мной. Я мог бы все объяснить и успокоить его… — Хаким сжимает кулаки и качает головой, выдавливая, словно злится сам на себя: — Но меня не было рядом.

Я не знаю наверняка, о ком идет речь, но мое сердце уже предчувствует что-то нехорошее.

Однако я молчу, боясь спугнуть то откровение, что, по всей видимости, тяжело дается Хакиму. Будто он еще ни разу ни с кем не делился этим.

— Отец сообщил мне по телефону уже после того, как его тело достали из реки. — Мое сердце сжимается. — Я вылетел первым же рейсом на опознание, родители были слишком сломлены… Они попросили об этом меня, только вот, когда я увидел безжизненное тело брата, сразу захотел исчезнуть. Я выбежал в коридор, и меня вырвало прямо на пол. Но мне пришлось вернуться, потому что узнать его с первого раза было невозможно. Он был непохож на себя. — Хаким обнимает затылок ладонями, словно ему невыносимо вспоминать об этом, а я дышать не могу. Что… что он такое говорит?