После этих слов я особенно четко понимаю, что совершенно не хочу, чтобы он уходил и чтобы наш разговор заканчивался на такой ноте, но я слишком устала.

Разворачиваюсь, намереваясь уйти, как вдруг мое запястье попадает в плен теплой ладони. Резко поворачиваю голову и не могу сдержать тихое аханье.

— Что ты хочешь от меня услышать, Алевтина?

Открываю и практически сразу закрываю рот. Я трачу еще секунду, чтобы набраться мужества и только потом шепчу на выдохе:

— Правду.

Айдаров скользит по моему лицу напряженным взглядом, а после ослабляет хватку и позволяет высвободить руку. Тут же провожу по горящему месту пальцами, пытаясь стереть ворох колючих мурашек, но они становятся лишь отчетливее.

— Я не готов сейчас дать тебе правду. А ты не готова ее услышать, — в каждом слове гремит металлическая строгость. — Моя правда не будет простой.

Отвожу взгляд и мысленно усмехаюсь:

«Она никогда не бывает простой».

Но говорю я другое:

— Что ж. Спасибо и на этом.

— Тебе не нужна эта правда.

— Это ты так решил? — почти огрызаюсь.

Я нахожусь в пяти секундах от побега, жажда которого подобралась ко мне слишком незаметно. Если честно, сбежать при данном положении вещей будет даже правильно, иначе мы снова поругаемся.

— Я знаю, Алевтина. Не заводись.

Его самоуверенность сейчас бесит.

— Ты очень странный, Айдаров. Прямо вот максимально. — Меня практически трясет от штормящих эмоций. — И я… совершенно не знаю, — мотаю головой, — не знаю, как себя вести рядом с тобой. Особенно сейчас, после этих событий. Я будто учусь заново общаться с тобой, но ты каждый раз усложняешь это!

Он хмурится. А потом бросает взгляд на наручные часы.

— Думаю, тебе лучше лечь спать. Почти час ночи. День был длинным. Я тоже пойду.

И это все?! Мне хочется затопать и захныкать от несправедливости между нами. Секунду назад он не позволил мне уйти, а теперь заявляет обратное.

А когда Айдаров поднимается, манерно поправляя пиджак, у меня в груди начинает трепыхаться какое-то горькое чувство беспомощности. Словно, если он сейчас уйдет, мы снова окажемся на разных краях пропасти. Только тогда она станет еще больше. А поводов ее преодолеть — меньше…

Черт возьми, я в таком отчаянии, что готова толкнуть Айдарова обратно на стул. Вот что он со мной делает?

— Тогда… — поджимаю губы и немного истерично развожу руки в стороны, — тогда для чего все это? — Вплетаю пальцы в волосы. — Я просто не понимаю. Для чего сначала отталкиваешь, а потом снова приходишь и опять уходишь?! Зачем все это, если ты не готов быть откровенным? Ничего не изменится. Пока ты молча ненавидишь меня, ничего не изменится. Либо оставь меня в покое, либо… либо поговори со мной. Хаким… я не знаю. — Хлопаю ладонями по бедрам и сразу прикладываю одну ко лбу. — Не знаю, что уже думать. Чувствую себя идиоткой.

— Сколько раз он донимал тебя?

Айдаров останавливается в шаге от меня, вынуждая задыхаться оттого, что он делает вид, будто ничего не произошло.

Я даже зависаю от резкой смены разговора и невольно прихожу в раздражение потому, что Айдаров никак не отреагировал на мою попытку вывести его на искренность. Закрытый, как чертова дефектная фисташка.

Я задерживаю дыхание, прежде чем выдавить из себя:

— Ни разу. До сегодняшнего дня.

— Чего он хотел от тебя?

Низкая вибрация от его холодного тона посылает маленькие импульсы под моей кожей, больше похожие на замыкания. Эта невозмутимая манера поведения сейчас как ржавое лезвие по оголенному нерву.

— Ты всегда так общаешься? Требуешь ответы, а взамен не хочешь давать ничего? Я вообще-то пыталась поговорить с тобой. — Мой голос взлетает на пару октав, а потом я посылаю его к черту и порываюсь сбежать первой.

Как бы не так.

Айдаров ловит меня за руку и дергает назад, но обернуться не позволяет. Вместо этого крепче впечатывает меня спиной в свою твердую грудь, а его большие ладони ложатся на мою талию и сминают ее сквозь плотный слой халата. И мне этого достаточно, чтобы перестать дышать.

— Я не знаю, как мне вести себя с тобой, Алевтина, — хрипит он мне на ухо, и я зажмуриваюсь от эмоций, взметнувшихся огнем к самому горлу. — Я не умею иначе. Я до сих пор не могу простить себя за то, что взял той ночью то, что принадлежало не мне.

За жалкое мгновение горло сковывает знакомое жжение, предвещающее слезы, но я лишь сильнее зажмуриваюсь и через силу сглатываю уродливую горечь.

Какой же ты глупый, Айдаров.

Я всегда принадлежала тебе.