Как соблюдало русское правительство «религиозную свободу» даже в тесном смысле, видно из акта, совершенного им в том же году в Москве. Здесь тогда была впервые построена приличная обществен­ная синагога после того, как в течение многих лет прихожане долж­ны были довольствоваться частными молельнями; но так как одна синагога не могла вместить всех молящихся, особенно в большие праздники, то еврейская община сохранила и молельни, разбросан­ные в различных частях города. Полицейские же власти распоряди­лись закрыть все эти 20 молелен, вмещавших около десяти тысяч человек, и многие лишены были возможности совершать публич­ное богослужение в праздники. Та же полиция зорко следила за тем, чтобы в Москву не проникали «бесправные» евреи, и произ­водила обыски квартир для ловли таких преступников. В Петер­бурге градоначальник Грессер превратил издевательство над ев­реями в спорт. Он издал приказ, чтобы на вывесках магазинов и ремесленных заведений, принадлежащих евреям, писались не толь­ко фамилия владельцев, но и полностью имена и отчества их, как они значатся в паспортах, «в видах устранения возникающих не­доразумений». Цель этого злостного приказа заключалась в том, чтобы христианская публика не покупала в таких магазинах и могла еще потешаться над именами владельцев, которые в русских метри­ческих записях и паспортах часто искажались до смешного (напри­мер, «Сруль Ицкович» — вместо «Израиль Исаакович» и т. п.). По­нимая злостную цель приказа, владельцы магазинов писали свои име­на на вывесках мелкими буквами, чтобы они не бросались в глаза прохожим. Тогда градоначальник приказал чинам полиции наблю­дать, чтобы еврейские имена на вывесках обозначались «четко и на видном месте, согласно утвержденным рисункам». Так реагировали в Петербурге на крики негодования, раздававшиеся в Европе и Аме­рике [13] .

Наступил 1891 год. Что-то зловещее носилось в воздухе. В тиши петербургских канцелярий усердно работали заговорщики юдофобии, готовя новый удар измученному народу. Тайное сове­щание при министерстве внутренних дел под председательством Плеве выработало какой-то чудовищный проект, направленный к отмене тех льгот, которые даны были некоторым категориям евреев при Александре II. Имелось в виду захлопнуть ту дверь во внутренние губернии, которую чуть приоткрыли законы 1859 и 1865 годов. Решено было выжить небогатых евреев из обеих сто­лиц, и прежде всего из Москвы.

Старая столица готовилась тогда к крупным переменам. На пост московского генерал-губернатора был назначен брат царя, великий князь Сергей Александрович (февраль 1891). Сквернейший предста­витель дома Романовых, великий князь питал слепую вражду к ев­рейству. Его миссии в Москве придавалось чрезвычайное значе­ние: говорили, что он призван подготовить акт перенесения цар­ской резиденции из Петербурга в Москву — символ возвращения «домой», к старомосковской политике, — а в связи с этим надле­жало, конечно, очистить старую столицу от еврейского элемента. Еврейская община в Москве насчитывала до 30 тысяч членов, про­живавших там летально или нелегально, и ее решили сократить.

Нужно было начать выселение евреев из Москвы еще до торжествен­ного въезда Сергея, чтобы расчистить дорогу «его императорскому высочеству». Первый удар был приурочен к празднику освобожде­ния Израиля от египетского рабства, как будто вечному народу хо­тели напомнить о новых Фараонах.

Был первый день еврейской Пасхи 1891 г. (29 марта ст. ст.). В сина­гогах, во время утренней молитвы, пронесся тревожный шепот: по­лучен царский указ о выселении евреев из Москвы. Скоро взволно­ванные люди прочли в газетах царское повеление от 28 марта: «Вос­претить евреям-механикам, винокурам, пивоварам и вообще масте­рам и ремесленникам переселяться из черты еврейской оседлос­ти, а равно переходить из других местностей империи, в Москву и Московскую губернию». Но это запрещение вновь селиться в Мос­кве составляло только одну половину приговора; вторая полови­на, более страшная, была опубликована на следующий день: «Предоставить министру внутренних дел, по соглашению с мос­ковским генерал-губернатором, озаботиться принятием мер к тому, чтобы вышеупомянутые евреи постепенно выехали из Москвы и Московской губернии в местности, определенные для постоянной оседлости евреев». При первом взгляде трудно было догадаться, что под этой благообразной внешностью указа, при двусмысленной его редакции [14] , скрывается жестокий эдикт об из­гнании тысяч людей; но исполнители этого писаного закона по­лучили и негласные инструкции, которые были исполнены по всем правилам стратегического искусства..

Прежде всего взялись за евреев, проживающих в Москве неле­гально. На них была произведена внезапная ночная облава. Атакою руководил московский обер-полицмейстер. В ночь после опублико­вания указа большие отряды полиции и пожарных появились в квар­тале Зарядье, где ютилось большинство бесправных евреев, осо­бенно в Глебовском подворье, московском гетто. Полицейские чины врывались в еврейские квартиры, поднимали перепуганных жильцов с постелей и гнали в полицейский участок. Многие семьи, предупрежденные о ночной облаве, проводили эту ночь вне дома, чтобы избегнуть ареста и издевательства со стороны полиции; роди­тели с детьми скрывались в предместьях, на кладбищах, бродили по улицам города, а некоторые были вынуждены прятать своих жен и детей, окоченевших от ночной стужи, в номерах публичных домов, открытых всю ночь. Но и беглецы попадали в руки полицейской стра­жи. После ареста полиция одних отпускала с обязательством немед­ленно выехать из города, а других отправляла по этапу, как преступ­ников. Такими способами «очищали» Москву от «бесправных» в те­чение целого месяца, до приезда великого князя Сергея. Вслед за ним прибыл проездом из Крыма и сам царь с семейством (май). Один от­ставной солдат-еврей подал царю прошение, где в трогательных вы­ражениях умолял не высылать из Москвы бывших еврейских солдат, которым начальство внушало, что «за Богом молитва, а за царем служба не пропадет». Мольба была услышана: солдата отправили в тюрьму и затем выслали из Москвы.

После водворения новой власти в Москве началось предписан­ное указом «постепенное» выселение той огромной массы ремеслен­ников и мастеров, которым закон в течение многих лет давал право жительства, а произвол внезапно отнял это право. Вся эта масса тружеников должна была по распоряжению властей покинуть Москву в три срока: от трех до 12 месяцев, в зависимости от лик­видации дел. По окончании же срока несчастным не позволяли оставаться даже один день в Москве, а задержавшихся выдворяли с беспощадною жестокостью. «Люди, прожившие в Москве 20, 30 или 40 лет, — рассказывает очевидец, — должны были в короткие сроки распродать свое имущество и уехать. Кто не успел испол­нить требование полиции, тот подвергался аресту, заключался в пересыльную тюрьму наравне с преступниками и всяким сбродом, ожидавшим очереди для отправки по этапу... Люди прятались в мо­розы на кладбищах, чтобы избегнуть тюрьмы; женщины рожали в вагонах; было много случаев выселения больных, которых на вок­зал привозили в каретах, а в вагон переносили в носилках. Осо­бенно памятна очевидцам морозная январская ночь (1892). Остат­ки домашнего скарба, толпы евреев с женами, детьми и старика­ми заполнили Брестский вокзал. Перед угрозой этапа и пересыль­ной тюрьмы они решились уехать, несмотря на 30-градусный хо­лод, не добившись отсрочки. Судьбе угодно было над ними под­шутить: по представлению обер-полицмейстера генерал-губерна­тор распорядился о приостановке выселения до прекращения силь­ных морозов, но распоряжение это было объявлено после выселе­ния... Таким образом, около 20 000 евреев были насильственно во­дворены в черту еврейской оседлости».

Обо всех этих ужасах русская пресса хранила полное молчание. Рептильная и реакционная печать не хотела, а либеральная не могла писать о подвигах правительства в войне с евреями. Цензура в то время совершенно запретила либеральной печати касаться еврейского вопроса. Единственный русско-еврейский орган, который раньше даже под гнетом цензуры боролся с официальной юдофобией («Вос­ход»), был приостановлен на полгода, незадолго до опубликования московского эдикта, «за крайне вредное направление»; за пару со­чувственных статей о евреях была временно закрыта и большая петербургская газета «Новости». Так заткнули рот свободной прессе перед нападением на московское еврейство, дабы все совершилось без шума, под покровом государственной тайны.

Изгоняя евреев, русское правительство не хотело, чтобы крики жертв были услышаны за границей, так как оно в это время вело пе­реговоры о внешнем займе, в котором главное участие принимал бан­кирский дом Ротшильдов в Париже. Но крики жертв все-таки дошли до Европы и Америки. Первые изгнанники из Москвы, эмигриро­вавшие в Америку через Берлин, Париж и Лондон, рассказали о том, что творится в России. Уже в апреле 1891 г. в германской прессе («Borsen-Courrier» и др.) заговорили о том, что еврейское население в России совершенно незаменимо в ее торговле, а потому выселение евреев крайне смущает тех владельцев русских ценностей, которые заинтересованы в экономическом преуспеянии России. Скоро стало известно, что парижский банкир Альфонс Ротшильд отказался от участия в реализации полумиллиардного русского займа. Этот пер­вый протест финансового короля против юдофобской политики рус­ского царя произвел тем большее впечатление, что он совпал с при­готовлениями к торжеству русско-французской антанты в обеих стра­нах. В это время и Соединенные Штаты, ввиду крайнего усиления еврейской иммиграции из России, послали туда двух комиссаров, Ве­бера и Кемпстера, которые посетили Москву в разгар гонений, по­бывали в центрах «черты оседлости» и затем рассказали в своем от­чете о том, что творилось в стране исхода.