Властным словом была остановлена в России машина погро­мов, но машина репрессий работала полным ходом. «Временными правилами» 3 мая была санкционирована система легального пре­следования евреев, как «экономически вредных», и открывалось ши­рокое поле для произвола. Внутри «черты оседлости» сразу захлоп­нулись все выходы из переполненных городов в деревни; местами из деревень стали выселять и ранее живших там евреев, пользуясь пра­вом крестьянских общин подвергать остракизму «порочных членов». Делалось это очень просто. Заинтересованные лица из местных рус­ских торговцев-кулаков при помощи сельских старшин созывали сход крестьян, обильно угощали собравшихся водкою, и пьяные полугра­мотные мужики подписывали «приговор» о выселении живущих в данной деревне евреев; «приговор» быстро утверждался губернато­ром и немедленно вступал в законную силу. Такие выселения проис­ходили особенно часто в губерниях, подчиненных генерал-губерна­тору Дрентельну, и не было никакого сомнения, что этот свирепый юдофоб вел в юго-западном крае, через подчиненных ему полицейс­ких агентов, определенную агитацию в этом направлении. Хозяй­ственное разорение толкало людей за пределы «черты», во внут­ренние губернии, но тут их встречали бичи закона, усугубленные скорпионами административного произвола. Из Петербурга, Моск­вы, Киева, Харькова и других запретных центров выселяли евреев мас­сами. Это так вредно отражалось на торговом обороте, что русское крупное купечество в Москве и Харькове ходатайствовало о смягче­нии ограничений относительно приезда евреев в эти города.

За преследование евреев принялось и военное ведомство. В русской армии служило немало врачей-евреев, из которых многие отличились во время предшествующей русско-турецкой войны. Пра­вительство не могло примириться с этим зрелищем еврея-медика, пользующегося правами офицера в армии, где еврейский солдат не мог подняться выше унтер-офицерского ранга. 10 апреля 1882 года военный министр Ванновский издал приказ об ограничении числен­ности еврейских врачей и фельдшеров в военном ведомстве пятью процентами общего числа медиков. Этот приказ был мотивирован в крайне оскорбительной форме: «Необходимо устранить постепенное увеличение в военном ведомстве числа врачей Моисеева закона вви­ду не вполне добросовестного исполнения ими обязанностей и вслед­ствие их неблагоприятного влияния на санитарную службу в войс­ках». Это грубое оскорбление побудило группу врачей-евреев немед­ленно подать прошение об отставке. Прошение одного из них, изве­стного беллетриста Ярошевского, было написано в таком протесту­ющем тоне, что военное министерство сочло нужным привлечь ав­тора к суду. «До тех пор, — говорилось в прошении, — пока с евреев-врачей не будет снята так безжалостно наброшенная на них тень, каждая лишняя минута, проведенная ими на службе в этом ведомстве, приносит им только лишний позор. Во имя своего че­ловеческого достоинства они не должны оставаться там, где ими гнушаются».

Подводя итоги печальным событиям 1882 года, журнальный обозреватель того времени писал следующее: «Жизнь евреев со вто­рой половины 1882 года приняла однообразный и мрачный, тоскли­во гнетущий характер. Правда, по улицам уже не носится пух от раз­рываемых перин, не летят с треском стекла разбиваемых окон — во­обще нет уже тех громов и молний, которые еще недавно оглашали воздух и веселили сердца православного народа. Но много ли дей­ствительно выиграли евреи от перемены незаконных преследова­ний на законные?» Ближайшее время показало, что и «незакон­ные преследования» еще не совсем вышли из обихода. Государ­ственная монополия, замена уличных погромов канцелярскими, установилась не сразу. Улица еще некоторое время конкурирова­ла с канцелярией.

10 мая 1883 г., за несколько дней до коронации Александра III, произошел погром в южном городе Ростове-на-Дону: было раз­рушено и разграблено около ста еврейских квартир и лавок, все удобоносимое из еврейского имущества толпа расхищала, а прочее унич­тожала. Об этом цензура совершенно запретила писать в газетах, что­бы не испортить торжественности дней коронации. Через два месяца на юге разразился еще больший погром. В православный праздник Илии пророка (20 июля) русские люди стали громить потомков про­рока в Екатеринославе. Память великого библейского назарея, считавшего винопитие преступлением, екатеринославские его почи­татели отпраздновали тем, что выпили огромное количество спирта и опьянели до степени, требуемой для учинения самых смелых раз­бойных действий. Зачинщиками были пришлые рабочие из велико­русских губерний, работавшие на юге по постройке железной доро­ги. Они, по выражению современника, исполняли «военную часть предприятия», предоставив «гражданские функции» местным русским жителям: «В то время, как рабочие и более здоровая часть мещан разбивали дома и лавки и выбрасывали вещи и товары, женщины и дети подхватывали все и немедленно уносили или увозили домой». Разгром и грабеж продолжались и на другой день, 21 июля, пока не прибыли войска. Толпа вступила в бой с войсками и, разумеет­ся, потерпела поражение. Погром прекратился после того, как было разорено 500 еврейских семейств и поругана еврейская свя­тыня: из одной разрушенной синагоги громилы выбросили 11 свит­ков Торы и частью разорвали, частью осквернили священные пи­сания с такими неприятными заповедями, как «не убий, не кради, не распутничай». Пример Екатеринослава подействовал зарази­тельно на его округ: в нескольких городах произошли в августе и сентябре 1883 г. погромы, из которых самый жестокий был в Но­вомосковске.

1884 год внес в погромную хронику нечто необычайное: погром вне черты еврейской оседлости, в старорусском Нижнем Новго­роде, где жило всего два десятка еврейских семейств. Малый по ко­личеству разрушенных домов, этот погром сопровождался убий­ствами. Подстрекатели распустили слух о похищении христиан­ского ребенка евреями; ребенок был разыскан полицией и пока­зан толпе, но пьяную толпу невозможно было успокоить. В отче­те, основанном на официальных донесениях, событие описано так: «Разгром начался (7 июня, вечером) с еврейской молельни, пере­полненной молившимися, после чего были разбиты пять домов, в которых проживали евреи. Убито при этом 6 взрослых и один маль­чик, сильно ранено 5 евреев, из коих двое вскоре умерло. По отзыву нижегородского губернатора, главным мотивом погрома было стрем­ление к грабежу: не только деньги, но и все годное к употреблению расхищалось. Беспорядки в Нижнем произошли потому, что в наро­де сложилось убеждение в полной почти безнаказанности самых тя­желых преступлений, если только таковые направлены против евре­ев, и потому, что большая часть еврейских семейств известны были как люди зажиточные. Следствием вполне выяснено, что пред напа­дением на дом, в котором помещалась контора Дайцельмана (мос­ковского коммерсанта, зверски убитого громилами), толпа руково­дилась криками: «Идем к Дайцельману, там есть чем поживиться!» Нижегородская Варфоломеевская ночь испугала даже высшую ад­министрацию. По ходатайству губернатора Баранова убийцы были преданы военному суду и понесли тяжелую кару. Однако тот же гу­бернатор счел нужным, для успокоения русской народной совести, распорядиться о высылке из Нижнего тех евреев, которых полиция признает живущими вне черты «без законного основания». Таким образом, администрация опять противопоставила легальный погром уличному, не сознавая, что расправы черни над евреями являются только грубой копией официальных расправ. Нижегородский раз­бой был последним в погромной хронике 80-х годов (если не считать нескольких мелких случаев в разных местах). На шесть лет «земля успокоилась», и монополия тихого погрома, в форме систематичес­кого лишения прав, упрочилась в руках правительства графа Тол­стого и Победоносцева.

Издав «Временные правила» 1882 года как чрезвычайную меру, правительство сознавало, однако, что ему раньше или позже придет­ся поставить еврейский вопрос в обычном законодательном поряд­ке, перед Государственным Советом. Для этой цели надо было под­готовить материал более доброкачественный, чем те «труды» игна­тьевских губернских комиссий, которые составляли только часть погромной работы уволенного министра. 4 февраля 1883 г. Алек­сандр III повелел учредить «Высшую комиссию для пересмотра действующих законов о евреях». Председателем ее состоял в тече­ние нескольких лет бывший министр юстиции граф Пален (отсю­да обычное название — «Паленская комиссия»). В состав комиссии входили шесть чиновников различных департаментов министерства внутренних дел и по одному чиновнику от министерств финансов, юстиции, народного просвещения, государственных имуществ и ино­странных дел, а также некоторые «сведущие люди». Новому бюро­кратическому учреждению не был назначен определенный срок для окончания своих работ; ему дали понять, что дело терпит отлага­тельство. В течение ряда лет Высшая комиссия разбиралась в печаль­ном наследии бывших «губернских комиссий» — ворохах бумаг с проектами решения еврейского вопроса. Она принимала также за­писки по этому вопросу со стороны и, между прочим, от еврейс­ких общественных деятелей (главным образом через барона Г. Гинцбурга). Только после четырех лет изучения материала комиссия приступила к составлению своего заключения, которое так и не вылилось в форму законопроекта — по причинам, о которых речь будет дальше.

Пока комиссия «пересматривала» прежние законы о евреях, ре­акционное правительство Дмитрия Толстого энергично работало над созданием новых репрессий вне законодательного порядка, в форме «высочайше утвержденных мнений Комитета Министров». Высшая комиссия в течение ряда лет служила лишь ширмою для прикрытия жестоких экспериментов власти: там высшие сановники предавались размышлениям о еврейском вопросе и придумывали способы его ре­шения в будущем, а тут министры уже решали его на практике в духе крайней юдофобии, которым был заражен и сам царь. Запоздалая коронация Александра III в мае 1883 г., принесшая в традицион­ном манифесте льготы и облегчения разным слоям населения, ни­чего не принесла евреям. Царь внимательно прислушивался к го­лосам тех усердных губернаторов и генерал-губернаторов, кото­рые в своих ежегодных «всеподданнейших отчетах» развивали мод­ную идею о «вредности» еврейства; он часто делал на этих отчетах пометки, имевшие значение приказов. Одесский генерал-губерна­тор Гурко доносил в 1883 г. о чрезмерном росте числа учеников-евреев в гимназиях и о «вредном влиянии» их на товарищей-хрис­тиан, причем предлагал установить ограниченную процентную нор­му для приема евреев; царь на этом отчете написал: «Я разделяю это убеждение, на это необходимо обратить внимание». Комитет мини­стров «обратил внимание», но не успел он еще изготовить соот­ветствующий проект, как нетерпеливый царь сделал более решитель­ную пометку на губернаторских отчетах следующего года: «Вопрос этот желательно было бы решить окончательно». Тогда и Комитет министров проникся убеждением, «что возрастающий наплыв в учеб­ные заведения нехристианского элемента оказывает самое вредное, в нравственно-религиозном отношении, влияние на христианских детей». Министерство народного просвещения наскоро изготовило проект в духе царской резолюции, что привело вскоре к знаменитой «процентной норме» в школах.

В центре системы репрессий оставались запреты, касающиеся жительства и передвижения, часто равносильные запрещению жить, лишению источников пропитания. В эту область майские «Времен­ные правила» внесли большое разнообразие юридических пыток. Правила запрещали евреям на будущее время «вновь» селиться вне городов, но оставляли на местах жителей, поселившихся до 1882 года. Эти-то деревенские старожилы мозолили глаза юдофобам, мечтав­шим о внезапном исчезновении еврейского элемента из русской де­ревни, — и вот пошли в ход административные меры выживания евреев из деревень. Выше уже говорилось о стараниях властей и конку­рентов-христиан выселять евреев, как «порочных членов» сельской общины, силою крестьянских приговоров. Был придуман еще спо­соб вытеснения: деревенского еврея, отлучившегося на некоторое время в город, полиция часто не пускала обратно в деревню, как «вновь поселяющегося». Бывали примеры, что семейства, уезжавшие, по обычаю, из деревни в соседний город на годовые праздники, для участия в синагогальном богослужении, встречали препятствия при возвращении домой, которое истолковывалось как «новое водворе­ние». Был придуман еще такой юридический софизм: евреев, жив­ших в наемных домах, полиция считала себя вправе выселить на том основании, что по истечении срока найма жильцы все равно подле­жали бы выселению в силу запрета новых арендных договоров. На основании таких хитроумных толкований закона подлежало выселению в Черниговской и Полтавской губерниях до 10 тысяч евреев, которые в деревнях обыкновенно проживали в наемных до­мах или в своих, построенных на крестьянской земле. Вопль несчаст­ных был услышан в Петербурге, куда они обратились с жалобою в Сенат. Указом Сената (январь 1884 г.) этот административный раз­гром был прекращен: выселение было приостановлено после того, как значительное число семейств было уже изгнано и разорено. За­коном 1887 года было запрещено евреям переселяться из одной де­ревни в другую, что прикрепляло их к определенному месту житель­ства. «Это означало, — говорит современник, — что, если выгорит село, в котором жили евреи, или закроется фабрика, на которой они работали, они должны перебраться в города и местечки, не имея права искать себе пристанища и заработка в других сельских местностях. Точно так же дети лишены возможности приютить у себя овдовев­шую мать или одряхлевших родителей, живущих в другом селе; сын, проживающий не в одном селении с отцом, не может вступить в заве­дование оставленным им торговым или промышленным заведени­ем». Вся эта сеть ограничений, разорявшая еврея, приносила обиль­ные доходы полицейским властям, от высших до низших. Только взят­ка, «российская конституция» того времени, спасала гонимого от произвола властей при применении ограничительных законов, и чи­новники цепко держались за еврейское бесправие как за свою бене­фицию.