Мало-помалу юдофобский штурм начала 90-х годов уступил место прежней правильной осаде — фабрикации репрессивных зако­нов. Большой удар был нанесен еврейскому населению муниципаль­ною контрреформою 1892 года. По прежнему закону число евреев-гласных в городском управлении ограничивалось одною третью об­щего состава гласных и, кроме того, запрещалось избирать еврея на должность городского головы. Несмотря на эти ограничения, евреи в «черте оседлости» играли очень видную роль в городском самоуп­равлении и выдвинули из своей среды крупных муниципальных дея­телей. Это не нравилось инквизиторам из министерства Дурново— Плеве; они решили совершенно устранить евреев от участия в город­ских выборах. «Городовое положение» 1892 года совершенно лиши­ло евреев права избирать и быть избираемыми в городские думы, предоставив только местной администрации право назначить по сво­ему усмотрению гласных-евреев в числе, не превышающем одной десятой части всего состава думы, причем эти гласные «полицейской милостью» не могут быть членами исполнительных органов думы — управы и различных комиссий. Таким образом, даже там, где евреи составляли большинство городского населения, они могли иметь в городском управлении лишь мнимых представителей из лиц, угод­ных администрации, да и то в размере не более 10% общего числа гласных. Так создался закон обратной пропорциональности пред­ставительства: большинство плательщиков городских налогов дол­жно было подчиняться меньшинству, которое вело городское хозяй­ство во вред еврейским интересам.

Исключительно желанием оскорбить, унизить еврея, прикрепить к нему средневековый отличительный знак был вызван целый ряд законов того времени. Закон «Об именах» (1893) установил уголов­ное наказание для евреев, называющих себя в общежитии «не теми именами, какими они означены в метрических книгах». Усвоенный многими образованными евреями обычай переделывать свои име­на на русский лад (Гирш — Григорий, Вольф — Владимир и т. п.) мог теперь привести на скамью подсудимых; даже исправление ис­каженного в метрической записи имени не допускалось: нельзя именоваться вместо Иосель — Иосиф, вместо Сруль — Израиль и т. п. Полиция в некоторых городах возбуждала преследование про­тив евреев, «присвоивших себе христианские имена» в газетных пуб­ликациях, на визитных карточках и дверных дощечках. Какой про­цесс-монстр могло бы возбудить еврейство против христианского мира, который присваивал себе библейские имена на протяжении многих веков!

Новый паспортный устав 1894 года предписывал обозначать во всех еврейских паспортах наружные приметы их владельцев, хотя бы последние были грамотны и могли помещать на паспорте свою под­пись, между тем как грамотные христиане освобождались от обозна­чения примет. Тут сквозило оскорбительное недоверие к евреям как лицам подозрительным. Полицейская практика в некоторых местах придумала специальный знак для еврейских паспортов: в них веро­исповедание владельца обозначалось красными чернилами, чтобы оно бросалось в глаза властям при регистрации. Даже в редких льготных законах правительство умудрялось проводить враждеб­ную тенденцию. Закон о хедерах (1893), положивший конец гоне­ниям на эту традиционную школу, закрепил за нею исключитель­но религиозный характер и тем изъял из нее преподавание обще­образовательных предметов. Бывали примеры привлечения к суду содержателей хедеров, «меламедов», за обучение детей русскому языку и арифметике.

Самым страшным бичом в руках правительства оставалось, конечно, выселение из внутренних губерний. Этот бич ударил по тысячам еврейских семейств в 1893 г., когда циркуляром министра внутренних дел Дурново был отменен льготный циркуляр 1880 года, узаконивший в силу давности пребывание вне «черты оседлости» ра­нее поселившихся там евреев. Изгнание грозило многим тысячам се­мейств, проживших десятки лет вне «черты оседлости» и основав­ших там промышленные предприятия. Только выяснившаяся на прак­тике трудность выполнения такой массовой казни во многих облас­тях заставила правительство идти на уступки: в Прибалтийском крае высылка старожилов была отменена, а в великорусских губерниях она была отсрочена на год или два,

Личная юдофобия царя сказалась в указе об исключении крым­ского курорта Ялты из черты еврейской оседлости и о выселения от­туда сотен семейств, не приписанных к местному обществу (1893). Новая репрессия не была официально мотивирована, но все знали, чем она вызвана: близ Ялты находилась царская вилла Ливадия, где Александр III любил проводить осень, и число евреев нужно было там низвести к незаметной величине. Во избежание полного разорения выселяемых многим были даны отсрочки, но по истече­нии срока обреченных беспощадно изгоняли. Последние партии из­гнанников вставили Ялту в октябре и ноябре 1894 г., в дни траура по Александру III. Царю суждено было умереть (20 октября) близ того города, который ради него очищался от евреев. В те дни, когда останки покойного везли по железной дороге в Петербург, по тем же рельсам катились поезда с еврейскими изгнанниками из Ялты в «черту оседлости». Так символически кончилось 14-летнее цар­ствование Александра III. Начавшись погромами, оно завершилось изгнаниями.

В течение XIX века смена лиц на царском престоле сопровож­далась переменою системы управления. Каждое новое царствование являлось, по крайней мере вначале, противоположностью предыду­щему. Поворотом к либерализму начались царствования Александ­ра I и II, поворотом к реакции — царствования Николая I и Алексан­дра III. Со смертью последнего должна была при таком чередовании наступить очередь либерализма, но тут действительность обманула ожидания оптимистов в русском и еврейском обществе. Самым тя­желым для России, и в особенности для ее еврейского населения, ока­залось царствование Николая II, слабоумного человека, слепо верив­шего в свое «божественное» призвание — сохранить в России само­державие и бороться с освободительным движением. В речи, обра­щенной к либеральным депутатам дворянства и городов, мечтавшим о конституции, молодой царь сказал (17 января 1895): «В последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, ув­лекающихся бессмысленными мечтаниями об участии представите­лей земства в делах государственного управления. Пусть все знают, что я буду охранять начало самодержавия так же твердо и неуклон­но, как охранял его мой незабвенный родитель». В этот фатальный момент все почувствовали, что деспотизм не уступит и что пред­стоит еще долгая борьба, прежде чем Россия превратится из по­лицейского государства в правовое. Почувствовали и евреи, что 14-летняя война с ними будет продолжаться. Не было никакой на­дежды на улучшение их положения, когда у власти оставались те же сановники: обер-прокурор Святейшего Синода Победоносцев, министр внутренних дел Дурново, вскоре замененный не менее ре­акционным Горемыкиным, либеральный в душе, но ловко приспо­соблявшийся к реакционному курсу министр финансов Витте. О чем думал Победоносцев в начале нового царствования, видно из его отчета царю о состоянии православной церкви в 1895 году. Обер-прокурор Синода сокрушался о том, что евреи оказывают вредное влияние на религиозные убеждения своих домашних слуг из христи­ан: «Малолетние, прожив у евреев несколько лет, совсем забывают православную веру. Расшатываются верования и у взрослых. Духов­ники с ужасом выслушивают на исповеди еврейских слуг те неисто­вые хулы на христианство, Спасителя и Божию Матерь, которые из­вергают евреи и которые через прислугу могут распространяться в народе». Такими донесениями, поразительно напоминающими жа­лобы средневековых доминиканцев, подготовлял набожного монар­ха к пониманию еврейского вопроса тот самый фанатик церкви, ко­торый своими гонениями заставил тогда лучших сектантов-еванге­листов («духоборов») эмигрировать в Америку.

Не добившись своей заветной цели — выселения евреев из Рос­сии при помощи миллионов барона Гирша (§ 20), Победоносцев про­должал вредить им в высших сферах. Когда в 1898 г. в Петербург прибыла делегация от парижского совета Еврейского колонизаци­онного общества и обратилась к правительству с просьбою разре­шить обществу устраивать земледельческие колонии для евреев в са­мой России, Победоносцев ответил, что русские люди не могут при­нять евреев в свою среду, ибо еврей способнее и образованнее рус­ского и может его вытеснить из хозяйственной жизни. На вопрос, что будет с евреями при системе постоянных преследований, русский инквизитор, как рассказывают, откровенно ответил: одна треть вы­мрет, одна треть выселится из страны, одна треть бесследно раство­рится в окружающем населении. Победоносцев и его единомышлен­ники в министерстве настраивали в этом духе царя, который так же мало смыслил в еврейском вопросе, как и в других вопросах внут­ренней политики. Когда виленский губернатор в своем отчете о со­стоянии губернии высказал мнение, что для пользы христианского населения следовало бы разрешить евреям переселяться из перепол­ненной Виленской губернии в места вне «черты оседлости», царь под диктовку своего министра написал резолюцию: «Я совсем не разде­ляю этого взгляда губернатора» (1895). Еврейские общественные деятели в Петербурге знали об этом настроении царя. «Верховная власть, — говорится в секретной еврейской записке того времени, — вследствие систематического представления ей извращенных сведе­ний о евреях, относится к ним крайне неблагосклонно. Нет никакой возможности обратить внимание государя императора на истинное положение дел, и даже те сановники, которые относятся к евреям толерантно и справедливо, боятся замолвить за них слово, чтобы не подвергнуться обвинению в пристрастии».

Дядя царя, великий князь Сергей Александрович, продолжал издеваться над евреями в Москве, где он по-прежнему занимал пост генерал-губернатора. Оставшаяся здесь после жестокого изгнания 1891 года еврейская колония не могла молиться в своей обществен­ной синагоге, закрытой по указу Александра III (§ 20). Когда при­ближались весенние торжества 1896 года по случаю коронации Ни­колая II в Москве, представители еврейской общины просили гене­рал-губернатора исходатайствовать разрешение царя на открытие синагоги, «в виде особой милости, дабы московские евреи имели воз­можность с достойною торжественностью праздновать радостное событие». Великий князь понял этот дипломатический ход и велел объявить просителям через полицмейстера, что их ходатайство яв­ляется «дерзким нарушением высочайшей воли». В наказание за дер­зость» власти еще более стали издеваться над московской общиной. В силу вышеупомянутого указа здание закрытой синагоги подлежа­ло продаже с аукциона, если оно не будет отдано под какое-нибудь благотворительное заведение. Желая предупредить профанацию си­нагоги и сохранить здание до лучших времен, община переместила туда свое ремесленное училище. Московский генерал-губернатор донес об этой военной хитрости евреев в Петербург, и оттуда в мае 1896 г. получилось распоряжение, чтобы прекратить дальней­ший прием учеников и по окончании курса прежними учениками училище закрыть. Тогда община прибегла к другому способу для спасения своей святыни: она перенесла туда свою «Талмуд-тору» — училище-приют для бедных детей и сирот. На это московские Гаманы ответили новой репрессией: в октябре 1897 г. генерал-губер­натор велел закрыть это училище-приют, где воспитывалось око­ло ста бедных детей, под предлогом, что они могут учиться в рус­ских начальных школах; при этом общину предупредили, что, если в течение двух месяцев здание синагоги не будет перестроено под больницу или другое благотворительное заведение, оно будет продано с аукциона. Опять началась борьба общины за сохранение своего храма, который враги непременно хотели осквернить. Стали перестраивать здание, стараясь не портить слишком прежний вид его, но назначенная генерал-губернатором комиссия для осмотра пере­делок нашла, что переделки незначительны и что нужно так пере­строить внутренность здания, чтобы оно никогда не могло быть об­ращено в синагогу. Эта борьба длилась еще восемь лет, до револю­ции 1905 года и убийства Сергея Александровича, когда удалось воз­вратить жизнь приговоренной к смерти синагоге.