Последнее десятилетие XIX века наступило для евреев при тре­вожных предзнаменованиях. Ярость политической реакции в России усилилась после «чудесного спасения» Александра III и его семьи при крушении поезда на станции железной дороги Борки (17 ок­тября 1888). Под покровом церковно-мистического тумана, которым окружали это событие Победоносцев и его компания, в уме царя окон­чательно окрепло убеждение, что перст Божий указует ему спасти Россию от реформ и повернуть на путь древнего благочестия. На этой почве выросли контрреформы последних лет царствования Алексан­дра III: сокращение земского и городского самоуправления, усиле­ние власти дворянства и духовенства, выразившееся в создании ин­ститута «земских начальников» и размножении церковно-приходских школ; на ней же пышным цветом распустилась юдофобия, получаю­щая отныне какой-то зловещий оттенок в высших сферах. Английс­кий журналист, посетивший тогда Россию, рассказывает, что в 1890 г. царю была представлена одним из сановников записка о бедствиях евреев и о необходимости приостановить репрессивную полити­ку; царь сделал на полях записки пометку в средневековом духе: «Но мы никогда не должны забыть, что евреи распяли нашего Гос­пода и пролили Его драгоценную кровь». Фанатически реакцион­ное министерство Дурново—Плеве (первый был министром внут­ренних дел с 1889 года, после смерти Толстого, а второй — его товарищем) вносило в управление все инквизиторские приемы департамента полиции, где оба эти сановника раньше состояли шефами.

После того как царь отверг мнение «Паленской комиссии» о не­обходимости облегчить положение евреев, министерству внутренних дел было поручено выработать противоположный проект усиления репрессий. Этот проект хранился в строгом секрете, как некий план военных действий против неприятеля. Но сохранить секрет было трудно. Министерство разослало генерал-губернаторам копии про­екта для отзыва, и вскоре, благодаря усердию иностранных кор­респондентов, списки с этих копий стали циркулировать в Лондо­не, Париже и Вене. Весною 1890 г. в России и за границей носи­лись тревожные слухи о каких-то «40 пунктах» подготовляемого драконовского закона о евреях. Заграничная пресса подняла шум по поводу ожидаемых новых преследований (лондонский «Таймс» и орган русской политической эмиграции «Darkest Russia»). В кон­це июля (н. ст.) в обеих палатах английского парламента были сде­ланы запросы правительству относительно возможности диплома­тических представлений в защиту гонимых русских евреев, о ко­торых Англии придется иметь попечение, если они массами будут эмигрировать туда. Премьер Салисбери в верхней палате и министр иностранных дел Фергюсон в нижней ответили, что очень сожа­леют о «фактах, вызвавших запрос», но не могут входить в обсуж­дение русской внутренней политики. Когда же вслед за тем в Лондо­не стали делать приготовления к митингу протеста, русское прави­тельство поспешило заявить, что никаких новых мер против евреев оно не замышляет, и митинг был отменен. Говорили, что лорд-мэр Лондона Генри Айзекс (Isaacs), как еврей, не соглашался на этот ми­тинг, где ему, по обычаю, пришлось бы председательствовать. То было проявление «такта», но с примесью несомненной трусости, при­сущей «рабам в свободе».

Заботясь об успокоении общественного мнения за границей, русское правительство в то же время делало все, чтобы поддержи­вать тревожное настроение среди евреев в России. Секретные проек­ты и циркуляры, которые рассылались из Петербурга, встретили живейшее сочувствие среди провинциальной администрации. Неко­торые губернаторы вдруг принялись за полицейское воспитание ев­реев. В летние месяцы 1890 г., как будто по данному сигналу, в раз­ных местах появились губернаторские циркуляры, обращавшие вни­мание чинов полиции на «дерзкое поведение» евреев, которые при встрече с русскими чиновниками не снимают шапок и не кланяются. Могилевский губернатор предписал уездным начальникам приучать евреев к почтительности по отношению к начальству, а чиновники объявляли этот приказ в городах и местечках с присовокуплением угроз для непослушных (в одном городе евреям грозили телесным наказанием). Одесский градоначальник, известный деспот Зеленой, издал приказ по полиции об «обуздании наглости, проявляемой ев­реями в местах скопления публики и особенно в вагонах пригород­ных железных дорог», где они не уступают мест и вообще оказывают неуважение «лицам, носящим форму, свидетельствующую об их вы­соком положении». Такую же грубую выходку позволил себе Вилен­ский генерал-губернатор Каханов: в своем ответе на приветственную речь местной еврейской депутации он указал на «распущенность» еврейского населения, которая выражается в массовых скоплениях на улицах и т. п. Одновременное появление подобных деклараций в разных местах свидетельствовало о какой-то секретной инструкции, данной из центра с целью запугать, унизить еврея, демонстрировать его гражданскую низкопробность.

Систематическое издевательство над евреями вызвало наконец потребность протеста в прогрессивной части русской интеллиген­ции. Христианский философ, гуманист Владимир Соловьев заду­мал опубликовать протест выдающихся русских писателей и обще­ственных деятелей против антисемитского направления «русской печати», то есть русского правительства с его наемными перьями в прессе. С большим трудом удалось ему собрать под протестом свы­ше ста подписей в Москве и Петербурге; среди них были подписи Льва Толстого, В. Короленко и других литературных знаменитостей (май — июнь 1890). Как ни мягок был по форме составленный Соло­вьевым протест, он при тогдашних условиях цензуры не мог быть опубликован [12] . Московский профессор Иловайский—сомнительный историк, но патентованный юдофоб — донес в Петербург о собира­емых в Москве подписях под «юдофильской петицией», и главное управление по делам печати запретило редакциям всех газет печа­тать какое-либо коллективное заявление по еврейскому вопросу. Со­ловьев обратился с горячим письмом к Александру III, но получил через полицию внушительный совет — не поднимать шума из-за ев­реев, иначе его ждут административные кары. Так как от публично­го протеста пришлось отказаться, то пошли окольным путем. Учи­тель Соловьева по еврейской литературе (Ф. Гец) издал смиренную апологию еврейства под заглавием «Слово подсудимого» и помес­тил там предисловие Соловьева вместе с письмами Толстого и Коро­ленко в защиту евреев. Но как только книжка была напечатана, цен­зура ее конфисковала и распорядилась сжечь все экземпляры. Так затыкали рот немногим защитникам еврейства, давая в то же время полную свободу слова его гонителям.

Задушенный в России крик негодования раздался снова за гра­ницей. Еврейское общество в Англии взяло на себя инициативу протеста. 5 ноября (н. ст.) в «Times» появилось следующее воззвание от имени «Russo-Jewish Committee»: «Русское правительство офици­ально опровергает факт подготовления новых репрессий против ев­реев, но оно применяет все прежние с такой жестокостью, что еврей в черте оседлости уподобился узнику в клетке, стенки которой по­стоянно сдвигаются, так что несчастный остается замурованным. Русский закон говорит: еврей может проживать здесь, а не там, но, где бы он ни проживал, он не должен жить, не должен иметь средств к жизни. Это — смертный приговор, спокойно произнесенный над сотнями тысяч человеческих существ, приговор коварный, прикры­тый хитроумными формулами законов... Может ли цивилизованная Европа, могут ли христиане Англии смотреть на эту медленную пыт­ку, на это бескровное убийство и молчать?» Английское общество откликнулось на этот призыв. 10 декабря 1890 г. состоялся в Лон­доне, в зале городского дома Гильдголь митинг, привлекший бо­лее 2000 человек. Председательствовавший лорд-мэр Савори ста­рался в своем вступлении смягчить горечь протеста для офици­альной России. «Я не могу себе представить, — говорил он, — чтобы русский император, как добрый супруг и нежный отец, не относился с добрым расположением ко всем своим подданным. Надежды русских евреев в настоящее время сосредоточены на его величестве императоре России. Одним почерком пера он может уничтожить те законы, которые так жестоко давят их». Лорд-мэр выразил пожелание, чтобы Александр III стал «эмансипатором» евреев, как его отец был освободителем крестьян. В собрании было оглашено письмо кардинала Манинга, где говорилось, что довод о невмешательстве во внутреннюю политику чужого государства впервые выражен в библейском Каиновом восклицании: разве я страж брата моего? Существует единая «еврейская раса», рассеян­ная по всему свету, и боль, причиненная российской части этой расы, чувствуется и английской ее частью. Нельзя молчать, видя, как шесть миллионов людей приравнены к преступникам, особен­но когда эти люди принадлежат к племени, имеющему «почти четы­рехтысячелетнюю священную историю». Главный оратор митинга герцог Вестминстерский, перечислив бедствия евреев в России, пред­ложил собранию вынести резолюцию протеста, не смущаясь тем, что «великий протест 1882 года» (выше, § 15) остался без результата: «Мы читаем в истории еврейского народа, что Бог ожесточил сердце

Фараона и тот не хотел освободить Израиля, но ведь спасение все-таки потом явилось через Моисея». После ряда других речей была принята резолюция, в которой выражалось «глубокое сожаление по поводу возобновившихся страданий евреев в России». Вместе с тем было принято решение представить русскому императору от име­ни граждан Лондона, за подписью лорд-мэра, мемориал с просьбою отменить все ограничительные законы, угнетающие его еврейских подданных, и уравнять их в правах со всеми прочими гражданами.

Вот отрывки из этого документа, который в России, конечно, не мог быть опубликован: «Мы, граждане Лондона, почтительно обращаемся к Вашему Величеству и покорно просим милостивого дозволения заступиться за дело угнетенных. Крики отчаяния донес­лись до нас от тысяч евреев, страдающих в Вашей обширной импе­рии, и мы обращаемся к Вам с мольбою о царском милосердии и помощи для них. Пять миллионов подданных Вашего Величества стонут под игом исключительных и ограничительных законов. Остатки нации, откуда вышли все религии — наша и ваша, и во­обще всякая религия на земле, признающая единого Бога, — ев­реи в Вашей империи подчинены таким законам, при которых жить и преуспевать невозможно... Сдавленные в тесных пределах внут­ри Вашей обширной империи, они даже в этих пределах принуж­дены жить главным образом в городах, кишащих бедняками и не­счастными; им запрещено всякое передвижение; всякое торговое предприятие их наталкивается на ограничительные законы; им за­прещено арендовать землю и вообще иметь касательство к земле. И не только в праве жительства и промыслов они стеснены. Им отказывают в высшем образовании, допуская их в школы лишь в ничтожной пропорции, не соответствующей их нуждам и стрем­лениям. Они не могут заниматься свободными профессиями на­равне с другими подданными Вашего Величества, не могут добить­ся повышения по военной службе, как бы ни были велики их заслу­ги... Государь, мы, привыкшие уважать всякие религии, считающие свободу веры признаком истинной религиозности, просим Вас отме­нить эти законы, угнетающие евреев. Дайте им благодеяние равен­ства... Ваша царственная сестра, наша императрица и королева (Вик­тория), основывает свою власть на любви своего народа. Пусть же и Ваше Величество почерпнет в любви своих подданных силу и счас­тие, усиливая тем еще более мощь Вашей могущественной импе­рии».

Мемориал, подписанный лорд-мэром Савори, был отправлен в Петербург. На этот трогательный призыв к справедливости прямо­го ответа, конечно, не последовало. Только косвенно ответ был дан через рептильную прессу. Заграничный официоз русского правитель­ства — брюссельская газета «Nord» выступила со статьей («После­днее слово о семитизме»), в которой излилось все раздражение петербургских правящих сфер. «Никогда семитам не жилось так лег­ко на Руси, как в настоящее время, — нагло писал официоз, — а меж­ду тем никогда еще они так сильно не жаловались. Какая же тому причина? Это особенность семитизма: семит никогда ничем не дово­лен. Чем больше ему дают, тем больше он требует». Явно стремясь одурачить свою публику, «Nord» заявлял, что напрасно лондонский митинг требует «религиозной свободы» (конечно, в смысле граждан­ской свободы для иноверцев): ведь свободу еврейского культа никто не стесняет в России.