То, что открылось Леванде под конец жизни, предстало пред глазами нового еврейского поэта при самом вступлении его на ли­тературное поприще. Уроженец еврейской земледельческой коло­нии Семен Фруг (1860-1916) вышел с бодрою песнью на про­стор южнорусских степей, но с первых же шагов столкнулся с ве­сенней катастрофою 1881 года, и муза его облеклась в глубокий траур. Еще накануне первых погромов он готов был, в подража­ние русскому поэту Некрасову, воспеть любимую русскую приро­ду и горе русского крестьянина, но уже летом фатального года он с ужасом спросил себя: «Кто же в сердце народа (русского) враж­ду поселил, снова к жизни призвал эту страшную, дикую силу?» — и нашел ответ в прошлом, в жутких преданиях гайдаматчины. С этого момента Фруг стал еврейским национальным поэтом, хотя писал не на национальном языке. «Я арфа Эолова доли народной, я эхо народных скорбей», — говорил он о себе. Было нечто от древ­него пророка Иудеи в этом непрерывном плаче над долей народ­ной, в гневе и проклятиях против угнетателей, в гордой мечте о возрождении еврея как бодрого пахаря на родной ниве. В дивно гармоничных стихах, на классическом языке Пушкина и Лермон­това, Фруг выражал думы, волновавшие еврейскую интеллиген­цию, будил в ней высшие эмоции в годы уныния. В Петербурге, где «бесправный» поэт должен был жить под маскою «домашнего слу­жителя» у еврейского адвоката, люди власти могли услышать зву­ки печали и гнева гонимого ими народа. Когда появился в свет первый сборник стихотворений Фруга (1885), раньше печатавших­ся в «Восходе» и других периодических изданиях, молодого поэта поспешили причислить к лучшим представителям новой русской поэзии; но он, при всех уклонениях в сторону, остался верен свое­му истинному призванию — еврейского национального поэта (впоследствии он стал писать прекрасные стихи и на народном языке — идише). Его библейские перепевы являются лучшим по­этическим украшением к Вечной Книге, которую он любил так же страстно и так же глубоко понимал, как любил и понимал приро­ду. Его опоэтизированные талмудические легенды очаровывали детей и взрослых. Целое поколение с волнением декламировало «Легенду о чаше» Фруга и вещие строки в ней: «Пусть в чашу свя­тую и эта слеза упадет».

Судьба оторвала от еврейства родственного Фругу поэта С. Надсона (он родился уже в крещеной семье), но этот умер­ший во цвете лет (1887) любимец муз почувствовал влечение к го­нимой нации в годы ее тяжелых страданий. Незадолго до смерти он писал:

Я рос тебе чужим, отверженный народ, И не тебе я пел в минуты вдохновенья; Но в дни, когда одно название «еврей» В устах толпы звучит как символ отверженья, Дай скромно стать и мне в ряды твоих бойцов, Народ, обиженный судьбой!..

В начале 80-х годов в новый хор голосов, звавших «домой», к национальным идеалам, ворвался голос из другого мира: призыв к религиозным реформам, в своеобразной форме русского сектантства. Незадолго до весенних погромов 1881 года газеты оповестили, что в городе Елисаветграде, где вскоре произошел первый погром, появи­лась еврейская секта под именем «Духовно-библейское братство», члены которой отрицают религиозные догматы и обряды и призна­ют только нравственное учение Библии, осуждают занятие торгов­лею и стремятся жить физическим трудом, преимущественно земле­делием. Основателем «Братства» оказался местный учитель и журна­лист Яков Гордин, находившийся под влиянием южнорусской сек­ты «штундистов» (евангелистов). В «Библейское братство» вступило сначала всего два десятка человек. В газетном воззвании, появившем­ся тотчас после первых весенних погромов 1881 г., вождь секты, скрывшийся за подписью «Брат-библеец», призывал евреев отказать­ся от тех черт характера и видов экономической деятельности, кото­рые возбуждают против них ненависть коренного населения: от погони за наживою, мелкого посредничества, торгашества и шин­карства. Этот призыв, звучавший в унисон с голосами юдофобов в момент, когда еще не зажили раны разгромленных, вызвал глу­бокое негодование в еврейском обществе. «Духовно-библейское братство» скоро распалось, и некоторые члены его присоедини­лись к возникшей в начале 1882 года в Одессе новой однородной секте под именем «Новый Израиль», основателем которой был учитель Яков При л у кер. Одесский «реформатор» оказался прак­тичнее елисаветградского. Его программа гласила: «Новый Изра­иль» признает только учение Моисея и отвергает Талмуд, законы о пище, обряд обрезания, старый чин богослужения; вместо суб­боты празднуется воскресенье; русский язык признается «родным» и обязательным в повседневной жизни; занятие ростовщичеством и другими неблаговидными профессиями воспрещается. В награ­ду за эти реформы творцы секты обещали исходатайствовать у русского правительства для членов секты полные права граждан­ства, разрешение вступать в брак с христианами, а также право носить особый значок для отличия от «евреев-талмудистов». Эта попытка возродить старый франкизм на русской почве оттолкнула и немногих друзей религиозной реформы от мнимых реформистов. Оба движения скоро заглохли, и вожди их ушли за границу: Гордин уехал в Америку и, отрекшись от грехов молодости, сделался попу­лярным еврейским драматургом, а Прилукер переселился в Англию и поступил на службу к английским миссионерам, распространяв­шим христианство среди евреев. «Новый Израиль» всплыл потом (1884-1885 г.) в Кишиневе в виде ничтожной «Общины новозавет­ных израильтян», руководитель которых, некий Иосиф Рабинович, поставил себе целью «слить иудейство с христианством». В молельне этой общины, состоявшей из десятка членов, читал проповеди и лю­теранский пастор. Спустя несколько лет прекратилась и эта миссио­нерская затея.

Восьмидесятые годы были промежуточным моментом между двумя эпохами: просвещения и национального движения. То было время растерянности и отчаяния для одних, пробуждения и искания новых путей для других. Слабых духом дробил молот трудного вре­мени, сильных ковал и укрепил для борьбы. Только к концу девяно­стых годов из этого хаоса смутных настроений и душевных порывов выделяются ясные очертания новых идейных течений, выступают фигуры вождей и творцов в общественной жизни и в литературе. Наступает новый ренессанс, тесно связанный с национальным дви­жением, которое приняло определенные формы после первого конг­ресса сионистов в 1897 году.

Реакция победителей в Германии, антисемитизм был реакцией побежденных во Франции. Там торжествующая военная империя, государство-казарма, где слепой культ отечества и армии все подав­ляет и обезличивает; тут милитаризованная республика, болезнен­ный патриотизм униженных и страстная жажда «реванша», ищущая внутренних врагов, чтобы излить на них злобу, бессильную против врага внешнего. В этот военно-патриотический мундир долгое вре­мя рядились во Франции все, от клерикалов-монархистов, мечтав­ших о перевороте, до радикалов-республиканцев, — пока выросшее на почве шовинизма антисемитское «дело Дрейфуса» не обнаружи­ло, сколько темных сил старины таится под покровом Третьей рес­публики, совмещавшей Париж с Лурдом.

При незначительной численности еврейского населения в ко­ренных областях Франции (до ста тысяч в Париже и провинции, не считая 50 000 евреев Алжирской колонии) еврейский вопрос, как социальный или национальный, не мог здесь возникнуть есте­ственно. Здесь горсть ассимилированных евреев совершенно те­рялась в сорокамиллионном населении и не могла подать повода к крикам об экономическом или культурном засилии, как в Гер­мании или Австрии. В Париже антисемитизм был исключительно орудием политическим в руках реакционеров, клерикалов и ре­ваншистов, врагов Третьей республики. Поощренные ростом анти­семитизма в Германии, французские антисемиты старались выдумать «еврейскую опасность»: они неустанно говорили о несметных богат­ствах банкирского дома Ротшильда и сочиняли легенды о тайном всееврейском правительстве в лице «Всемирного Еврейского Союза» (Alliance Israelite Universelle) в Париже. Им кололи глаза евреи, вы­двинувшиеся на государственной службе: министры (Кремье, Рейналь и др.), префекты, офицеры высших рангов, лица свободных профес­сий, в особенности журналисты радикальной прессы, изобличавшие тайные происки врагов республики. Барон Ротшильд стал ненавис­тен реакционерам после того, как его банкирский дом содействовал краху запутавшегося в спекуляциях католического банка «Union Generale», финансового органа роялистской партии, стремившейся к политическому перевороту (1882). Соперничество двух банков изоб­ражалось как борьба еврейского капитала с французским и чуть ли не иудейства с католичеством.

В Алжире были другие мотивы юдофобии. Здесь арабы-тузем­цы завидовали евреям, которых «закон Кремье» (том II, § 49) одарил правами французских граждан и таким образом поставил выше му­сульман, рядом с нацией завоевателей. Христианское же население Алжира, сброд предприимчивых французов, итальянцев и испанцев, нахлынувших в страну с целью эксплуатации ее природных богатств, ненавидело евреев как торговых конкурентов. Хозяйственный строй еврейского населения Алжира был сходен во многом со строем рус­ского и галицийского еврейства: небольшая группа крупных коммер­сантов, занимавшихся вывозом колониальных товаров и ввозом фаб­рикатов из Европы; средний класс торговцев, лавочников, ремеслен­ников и, наконец, масса бедных рабочих или безработных, живших в примитивных условиях восточной культуры. Сталкиваясь постоян­но с разными классами мусульманского и христианского населения, евреи стояли между враждебными стихиями и в моменты политичес­ких смут подвергались погромам по классическому российскому об­разцу.

В начале 80-х годов антисемитская зараза из Берлина и Вены проникла в Париж. На улицах появились разносчики газет, вы­крикивавшие еще непривычные для французского уха названия новых листков: «Anti-Juif» и «Antisemitique» (1882-1883). Деви­зом этих темных изданий было: «Еврей — вот враг!» («le juif — voila l’ennemi!»). Это было во время вышеупомянутого кризиса ка­толического банка, который боролся с «еврейским банком» Рот­шильда и на бирже и в печати. Антисемитские листки, издававши­еся при тайной поддержке этих клерикальных дельцов, были еще хуже своих германских образцов: в них фальсифицировались и со­временность и история; обскуранты и аферисты щеголяли здесь в костюмах либералов и даже социалистов, но не умели так искусно устраивать маскарад «христианского социализма», как в Германии и Австрии. Никто из лучших людей Франции, ее духовной элиты, не примкнул к этому вульгарному движению. Против расовой теории антисемитизма выступил мыслитель, который раньше сам выдвинул различие между арийской и семитской культурой,— Эрнест Ренан. В лекции, прочитанной в начале 1883 г. («Еврейство как раса и как религия»), он доказывал, что диаспора еще в древности восприняла много инородных элементов и утратила свой чистый расовый тип, а современное еврейство представляет собою только религиозную груп­пу, имеющую ту историческую заслугу, что ее древние пророки со­здали «христианство до Христа». За историческими комплиментами Ренана скрывалось полное отрицание национального еврейства в настоящем, и ассимилированные парижские евреи могли искренно аплодировать оратору, выражавшему в научной форме общеприня­тую догму века и вместе с тем разрушавшему расовую основу ан­тисемитизма. В течение нескольких лет французские евреи, наблю­дая антисемитскую вакханалию в соседних странах, могли еще уте­шаться мыслью, что от них отхлынет эта волна реакции, — но они ошиблись.

Во второй половине 80-х годов антисемитизмом воспользова­лись как политическим орудием шовинисты из «Лиги патриотов» Деруледа и антиреспубликанцы, мечтавшие о перевороте при помо­щи военного министра Буланже. В литературе передовым бойцом их был Эдуард Дрюмон, ловкий журналист, опубликовавший в 1886 г. обширную книгу «La France juive» («Еврейская Франция»). В этом памфлете, одном из наихудших произведений юдофобской литера­туры, прошлое и настоящее французских евреев изображены так, чтобы отравленный ненавистью читатель мог воскликнуть: «Forsan ex nobis exoriatur ultori» (Может быть, из нашей среды восстанет мститель!) Украшенное этою латинскою цитатою, введение к кни­ге начинается дерзким сравнением: «Тэн писал (в своей истории французской революции) о якобинском завоевании: я хочу писать о еврейском завоевании». Извращенная Дрюмоном история рису­ет евреев как завоевателей Франции еще в средние века: против этих экономических покорителей страны боролись христианнейшие короли и католическое духовенство путем репрессий, инквизиции, клеймения еврея желтым кружком на одежде, наконец, путем массо­вых выселений. Разгромленный вместе с евреями в средние века като­лический орден тамплиеров оказывается чем-то вроде космополи­тической еврейско-масонской организации, которая поэтому была уничтожена королем Филиппом Красивым. После окончательного изгнания евреев в 1394 г. Франция вздохнула свободно, но в нее впо­следствии стали проникать тайные и явные евреи, которые к концу XVIII века составили вместе с франкмасонами грозную силу. Эта сила сначала добилась изгнания из Франции иезуитов, «прозорливых людей, олицетворявших французский дух в его наилучших проявле­ниях», а потом устроила губительную революцию 1789 года. Для большего эффекта Дрюмон превращает в еврея мрачного героя тер­рора Марата, который будто бы был потомком беглых испанских марранов, и восклицает: «Потомок иудействующих ответил на кост­ры Испании гильотиною во Франции». Революция, давшая евреям гражданское равноправие, является источником всех бедствий, по­стигших затем страну. Эмансипированные евреи превратили като­лическую Францию в страну безбожия и масонства; они властвуют в ней силою капиталов Ротшильда; они толкнули ее в последнюю не­счастную войну с Пруссией и под главенством Гамбетты (которого Дрюмон тоже уличает в еврейском происхождении) утвердили в стра­не республиканский строй с лозунгом: «Клерикализм — вот враг!» Против этого лозунга светской республики Дрюмон выставляет свой: «Еврей — вот враг!» Все содержание «Еврейской Франции» изобли­чает происхождение этой книги: она вышла из темных недр католи­ческой реакции и издана на средства иезуитского ордена. Помесь древнего епископа Агобарда с лживым газетным репортером конца XIX века — таков Дрюмон. В этом сочетании ядовитых элементов старой и новой Франции заключалась его сила. Памфлет Дрюмона имел колоссальный успех: он перепечатывался в ряде изданий и чи­тался нарасхват: приятно было читать пикантный фельетон с приме­сью парижской сплетни под видом «очерка современной истории» (подзаголовок книги). Для многих «Еврейская Франция» стала еван­гелием юдофобии. Успех поощрил автора на новые литературные подвиги в том же роде.