Собрание сочинений в двух томах. Том I
вернуться

Кнут Довид Миронович
Шрифт:

15. Снег в Париже

Тихо падает снег На шляпы, трамваи, крыши. Тихо падает снег. Все — глуше, белее, тише… Черти ли чинят погром — Порют божьи перины? Ангел ли стелет ковром Оброны райских кринов? Или дыхание рек, Мое и других животных И впрямь обратил Он в снег, Нежный, простой, бесплотный?.. Ах, не преть бы сейчас В этом тумане Парижа, Где тускл человечий глаз, Где сердце носят, как грыжу. Но открыть глаза — и стать В огромном белом поле, Где белая ширь — благодать, Где страшная белая воля. Чтоб не видеть, не знать, не гадать. И когда раскалит скулы, Не ждать огонька, что как тать Мигнул бы из снежных разгулов. Чтоб горел я, Божья свеча, Один — в степном урагане. Чтобы тужился, бился, звучал, Как струна, в ураганном органе. Стоять, закрыв глаза, И белую слушать негу… Знать: нельзя назад. Обрастать тоской и снегом… И став святее детей, И простив Ему всю обиду, Слушать, слушать метель, Стыть, как забытый идол.

16. «В скучном дождливом мреяньи…»

В скучном дождливом мреяньи, Свистом осенним гоним, Теряю без сожаления Прошлые — бедные — дни. Лишь вспомню, как в теплой шали ты Гуляла со мной до зари. На зеркале скользких асфальтов Твердо стоят фонари. Хорошо фонарям — они знают: Что, куда, зачем. Каждый вечер их зажигает Фонарщик с огнем на плече. А мой Нерадивый Фонарщик, Зачем Ты меня возжег? Поставил распахнутым настежь На ветру четырех дорог? Поставил меня в тумане, Где смутен мне собственный след. Обрек — из недр молчанья Исторгать только блуд и бред. Вот дал мне руки и ноги И сердцу велел бить. Но где же легли дороги, По которым ноге ходить? По пустынным шляемся улицам Я и брат мой — беспутный ветр. За трубой неуклюже сутулится Городской оголтелый рассвет. Стоим перед вечной вечностью Этот страшный мир — и я. Не спастись мне даже беспечностью От дыры небытия.

17. У Сены

Свинцовый вечер, тоска и одиночество. Хриплый ветер и фонари моста. Вонючий кто-то без имени, без отчества… Пустое небо — сырая пустота. А рядом — люди, безносые, безглазые, Он мнет ей груди за двадцать-тридцать су. Лоснится жадностью лицо его чумазое. Она покорствует за небольшой посул. Вот автобус придет из грохов Сен-Мишеля, И задымит всклокоченный туман, И ток всплеснет в своей гранитной щели, И, вздрогнувши, качнется Нотр-Дам… И лишь фонарь, упрямый и бесстрастный, И не мигнет зрачком зелено-красным. Домой, к стихам! Мой вечер не стихи ль? Ра — хиль!..

18. Холодно

На мосту фонарь. Под мостом фонарь. Дрожит вода. На мосту фонарь. Под мостом фонарь. Ветер тушит плач. На мосту фонарь. Под мостом фонарь. Ночь.

19. Мой час

Когда распахнет ворота Твердый фабричный гудок, Смиренен, прост и кроток, Иду я в мой дом. И, как Понтий, умыв руки, Сбросив мир с моего плеча, Я вхожу в бесподобные муки, В мой высокий торжественный час. Вот для этого малого часа Я столетья живу ослом, Пью чай и ем мясо, Разговариваю обо всем. Вот для этого долгого часа Обману я земной обман, Чтобы скорбь недородов и засух Покрывал моих глаз туман. Чтобы ждать — глухой и незрячий — Отдаленную весть о том. Чтобы буквой на веки означить Мою скуку и мой восторг.

20. Покорность

Лежу под Тобою, Господи, И так мне отраден груз. Смотри: неустанно покорствую — Тружусь, молюсь, боюсь. Принимаю земные работы — Принимаю пищу и труд. Каждый день выхожу на заботы И волнуюсь, спешу, ору. Никакими пудами земными, Превосходный Отец мой, не взвесить Одно Твое Имя, А Ты на мне весь. Хожу, богомольный скиталец, С тяжелым Тобой на спине, А один Твой, Боже мой, палец Раздавит сто вселенных. Ни о чем Тебя не спрашиваю. Каждый день ухожу на завод. Терпеливо ношу-изнашиваю Мои дни, идеалы, живот.

21. «Молчу в тишине…»

Молчу в тишине, Как скупой считает деньги. Слышу — вкрадчивый снег Засыпает лодки и веники. Белый ветер, зноби. Хлопья веселой злобы! Все, что я знал и любил, Лежит, как пятак, Под сугробом. Так — В снежный четверг — Я Отверг и Угробил. Я бы все обожал, Как ржет коренастая лошадь. Но полыхает пожар, И в тумане лежит межа, И во тьме, — Где смех, Где грех, Где дышит орех, — Ножа Острей и опасней Напрасная Ощупь. Стою у моста. Так пророк носил скрижали. Стоит тишина у рта. Ждет, чтоб губы сжались.

22. Апофеоз

Молчать. Замкнуть непристойные губы. На язык неподобный и грубый Каленая ляжет печать. В тишине, Небывалой, Огромной, Глушительной, Почтительно восстанут уши. Слушать. Господи, видишь: Стою Мал, Нем, Прост. Аз есмь Последний пес. Аз есмь Последняя гнида, Сосущая Твое вымя… Молчать. Растопить в молчании душу. Слушать. И вот В тишине Мне Весть: Есть. И вот В тишине Мне Песнь: Есть. И вот В тишине Мне Знак: Так. Светом тихим озарило — Вешним духом закадило — Горним счастьем осенило. Рей, Грей, Благодатное. Жги Зги Необъятные. Даждь благодать Всем, Господи, Всем, мой Боже: — Чьи души в копоти, — На людей непохожим, — Странным-перехожим, — Всем харям и рожам Твоего улова. Господи! Не дышу. Не стою. Не смею — В небесном ропоте, В райском топоте, Синеет — Реет — Слово. Неизъяснимое. Бесподобное. Неповторное.

Вторая книга стихов

Обложка «Второй книги стихов» Д. Кнута с дарственной надписью Е. Циринской (Киршнер)

I

23. «Я не умру. И разве может быть…»

Я не умру. И разве может быть, Чтоб — без меня — в ликующем пространстве Земля чертила огненную нить Бессмысленного, радостного странствия. Не может быть, чтоб — без меня — земля, Катясь в мирах, цвела и отцветала, Чтоб без меня шумели тополя, Чтоб снег кружился, а меня — не стало! Не может быть. Я утверждаю: нет. Я буду жить, тугой, упрямолобый, И в страшный час, в опустошенном сне, Я оттолкну руками крышку гроба. Я оттолкну и крикну: не хочу! Мне надо этой радости незрячей! Мне с милою гулять — плечом к плечу! Мне надо солнце словом обозначить!.. Нет, в душный ящик вам не уложить Отвергнувшего тлен, судьбу и сроки. Я жить хочу, и буду жить и жить, И в пустоте копить пустые строки.