– Тебе тогда лет шесть было, если не пять. Неделю лили дожди, и в один вечер, когда мы все сидели дома и носа оттуда не казали, как вдруг в дверь постучали. Тихо - я не сразу-то услышала, но требовательно. Пришлось открыть, хоть и странно было, что кто-отрешил попросить приюта только сейчас. За дверью я увидела женщину: сгорбленную и закутанную неизвестно во что такое - длинное, но очень старое, вот-вот развалится. Вошла молча, выпрямилась, и тут и стало видно, что она и не старая вовсе. И тут ты вбегаешь, да так, будто черти за тобой, - тут она перекрестилась, - гонятся. Запутался, оступился. Наступил, что ли, не туда, и падаешь лицом. Встаешь уже не довольный, как будто злишься на весь свет, но держишься молодцом, понимаешь, что ни к чему раскисать - зуб выбил. Встал и стоишь, на руку смотришь, и глаза не поднимаешь, будто думаешь, что теперь делать… - Тут она замолчала, будто вспоминала, что было дальше.

– И… что потом было?

– И глупо, и странно, Эрнст. Сначала не знала, что и думать, но потом, а главное-теперь понимаю, что из-за нее все твои несчастья. Она - даже не знаю, как тебе сказать - зуб твой сожгла. Сказала еще что-то… дурацкое. Смотрит на тебя, улыбается. Страх так меня и взял, и вот теперь… Лучше тебе остаться здесь, хоть и не знаю, что ты будешь делать.

Эрнст подумал о несчастьях. Несчастия ли это все были? Он не мог сказать, просто потому что иначе свою жизнь уже представить не мог. К тому же, когда к нему присоединяется Локи, все, что происходит, почему-то кажется немного меньшим несчастьем. Веселее все, что ли? И снова он не знает, что ответить. По крайней мере - тот маленький Эрнст на самом донышке его души. И снова ему показалось, что он знает, что делать.

– Не останусь, - тут он постарался выдавить из себя что-то вроде улыбки, - а то вдруг я свои несчастья вам принесу с собой, проклятый-то.

Тетка, сама подавшая мысль для этого ответа, очень долго не знала, что ответить. Но Эрнст уже был не тем ребенком, зуб которого сгинул в огне, и оставалось только одно: смутить парня прощанием, будто это первый раз, когда он покидает дом. Перекрестила чуть не двенадцать раз по три раза.

***

– Здравствуй. Хорошо прощание прошло?
– раздался за спиной Эрнста все еще женский голос.

– Уж не ожидал, что спросишь, - мрачно прогудело ему в ответ, - скажи хоть, что она что-то не так запомнила, хотя я в этом и сам сомневаюсь.

– И правильно делаешь. Знаешь, зачем это делали когда-то?

– Чтобы ребенок выходил сухим из воды. Только никогда не думал, что это может делать сам гм… адресат, и что это настолько не работает.

– Привыкай. Я даже не думал, что тебя увижу снова после этой выходки, да что там - не думал, что ты это… скажем так, ты.

– Кто бы сомневался, - опустился Эрнст на траву и увидел, как он (или лучше она?) опускается рядом, чтобы только деланно-обиженно заявить: «И к чему так резко, Мондхен?»

IV

Мидгард, 20** год

И снова звонил Ди, причем тут же бросая трубку, так что она не успевала даже ответить. Не будь Мария сама собой, она бы наверняка весь телефон оборвала, пытаясь понять, в чем, как говаривал Вольф, Йольский Кот, дело. Но с Ди ей было сначала немного сложно, а затем - почти невозможно общаться. Она старалась поддерживать с ним связь только потому, что когда-то они чуть не подружились, причем довольно крепко, да и то - лишний раз препираться (главным образом на почве увлечений Марии, которые будто не давали Дитриху спокойно жить) редко когда хотелось. Поэтому и ограничилась тем, что безрезультатно перезвонила ему раза три - по числу его уже звонков. Нет, она не должна позволить этому бреду пациента психиатрической клиники испортить ей день. Особенно когда ей и так непонятно, стоило ли ехать на это чертово собеседование, особенно когда ей приходится просиживать в ожидании уже битый час. Что-то не похоже, что соискателей пруд пруди, будто и не одна она вовсе. Максиму - там еще кого-то «пытают», и, если так, то долго, учитывая то, что когда она пришла, этот неизвестный отнюдь не только что зашел. И ведь ей сказали, что ей будут ждать. Вон та «ходячая аккуратность», болтающая чуть не все время по телефону. Причем выглядит действительно так, как описала ее Мария, но такое впечатление не очень-то, кажется, оправдывала. Мария устала находиться на одном месте, и решила подойти ближе к той девушке, чтобы хоть чем-то себя занять.

«Аккуратность» разочаровано отложила телефон и горько вздохнула.

– Представляете, часа полтора не отвечают. Одному звоню, другому, третьему, наконец - и у всех либо занято, либо просто не отвечают. И что мне, интересно, думать?.. И зачем тогда телефоны вообще существуют, если… Простите.

Судя по тону девушки, говорила она отнюдь не о армии ухажеров, а о, скажем, родне или очень близких друзьях. Так что Мария даже понятия не имела, что сказать, но потом выдала:

– Такого не бывало раньше, верно?

– Обычно я знала, где каждый из них может быть, а теперь понятие не имею. Чтобы я снова согласилась здесь помогать!

И тут она обернулась, Мария последовала ее примеру: в дверном проёме стоял тот немолодой человек, которого она, кажется, когда-то видела. Смерил обеих взглядом и ушел.

– Можете заходить, - упавшим голосом сказала «аккуратность».

Неизвестно почему, но она не ожидала увидеть тут именно их. Во-первых, женщину, здесь и живущую (Мария видела ее несколько раз): крупную, с безумно длинными (и, очевидно, крашеными) волосами, заплетенными в косу и спадающими теперь, когда она сидела, с плеча и ниже колена (Мария, непонаслышке знающая, что это не очень-то удобно, тут же пресекла свои отвлеченные мысли). Во-вторых же, ту, кого она ни разу раньше не видела: менее складная, веснушчатая, с крупными чертами лица и внимательными, будто вечно что-то (и весьма успешно) выпытывающие. Недоумение длилось немногим меньше пары секунд, хоть Марии и показалось, что несколько дольше.

– Можете садиться.

Мария с самым вежливым видом, на который только могла, повиновалась, морально готовясь к чему-то не совсем обычному, что и не заставило себя долго ждать. Дело в том, что все шло гладко, слишком гладко. Настолько гладко, что девушка усомнилась в серьезности происходящего. И дело не только в том, что каждый ответ на любой классический, можно сказать, дежурный вопрос не только не порождал дополнительных, но и не вызывал ничего, кроме молчаливого одобрения. В случае длинноволосой - с каким-то скучающим оттенком, а в случае той, что буравила взглядом, даже каким-то, как ни странно, доброжелательным. И тут ее огорошил вопрос: