— Зачем ты так говоришь? — спросила Сима. — Ты еще девочка, у тебя все впереди…

— Я бы не стала без папы жить, — упрямо повторила Лена. — Ни за что бы не стала!

Закрыла альбом, потом унесла его обратно, в другую комнату.

Спросила снова, вернувшись:

— Наверно, спать хотите?

— Немного…

— Ложитесь, я разбужу вас, — пообещала Лена. — Я могу проснуться, когда захочу, в любое время, папа говорит, у меня внутри будильник тикает, никогда еще ни разу не дал мне проспать…

Вынула из комода, стоящего возле дивана, простыню, пододеяльник, накрыла диван. Сверху положила ситцевое, из цветных треугольников одеяло.

— Совсем забыла, — Лена озабоченно вскинула глаза. — Вы же, наверно, есть хотите?

— Обойдусь, — ответила Сима.

— Хотите, — вздохнула Лена. — Что же делать? Я могу картошки сварить, только у нас масла нет, мама с папой потому и в деревню поехали, похарчиться малость.

Странно прозвучало в ее устах грубое, взрослое слово «похарчиться».

— Крестная им сала и муки с собой даст, вот тогда приезжайте непременно, мы с мамой пирогов напечем, я знаете как пироги пеку? Никому за мной не угнаться, у меня тесто, все говорят, словно пух получается. Приедете?

— Там поглядим, — сказала Сима.

Лена погасила свет, закрыв за собой дверь, ушла в другую комнату.

В неплотно закрытое полотняной шторой окно светила луна. После несмолкаемого московского шума за окном казалось непривычно тихо. И удивительно, почти неправдоподобно было сознавать себя в Васином доме, там, где он долгие годы жил-поживал со своей семьей…

Сима не заметила, как уснула. Спала тихо, спокойно, словно в детстве.

Чья-то легкая рука легла на ее плечо, потянула к себе одеяло. Тихий голос произнес:

— Пора, Сима, уже пять…

Сима рывком поднялась с постели. Вдруг все разом вспомнила. Вспомнила так ясно, будто и не спала вовсе. Внезапно испугалась. Что, если Вася с женой сейчас приедут, прямо сейчас, и застанут ее здесь? Что тогда будет?

Лена глядела на нее Васиными глазами.

— А я уже картошку сварила, и чай вас ждет…

— Я быстро, — заторопилась Сима. — Еще минута — и все, готова.

— По-фронтовому? — спросила Лена. — Папа всегда говорит, надо уметь собраться по-фронтовому, раз, два и готово. На фронте, говорит, тебя никто ждать не будет, ни друг, ни враг.

Сима наскоро умылась, стоя перед зеркалом, висевшим между окнами, причесалась захваченной из дома расческой.

В зеркале отражалось ее лицо, свежее, утреннее, щеки розовеют нежным румянцем, влажные, потемневшие от воды завитки волос упали на лоб. Губы полуоткрыты. Хороша, ничего не скажешь, только к чему все эта красота? Кому она нужна? Кто будет смотреть, любоваться на нее?

…Серафима Сергеевна взяла шариковую ручку, написала на листе бумаги:

«Дорогая моя Вася! Все у меня хорошо, я приехала вовремя, сразу же из московской сырости окунулась в золотую, теплую осень…»

Положила ручку, задумалась. Вася получит письмо не раньше чем через десять дней, а то и через двенадцать. Она обещала в первые же два дня написать Васе письмо, и тогда Вася позвонит ей из Москвы. Конечно, можно позвонить самой в Москву, нечего жалеть кроны, да она их вовсе и не жалеет, но как бы там ни было, надо прежде всего написать письмо.

Она глянула на часы. Пора идти пить воду, придется письмо дописать позднее.

Возле источников постоянно толпились люди с кружками в руках. Собирались обычно в определенное время — ранним утром, днем и ближе к вечеру, в часы, установленные столетиями, завещанные поколениями врачей.

Серафима Сергеевна медленно прохаживалась вдоль колоннады, в которой были расположены источники с прославленной водой — номера шесть, семь, десять, двенадцать. Навстречу ей шли люди, почти все с кружками в руках, кто потягивает воду, кто только собирался набрать воды.

Пожилые и молодые, разноязыкие, оживленные, весело болтавшие на непонятном языке или же молча шагающие, углубленные в свои мысли.

Пробежала мимо группа школьниц в ярких ветровках, ноги обуты по последней моде, в толстые шерстяные носки и кроссовки. Светловолосые, румяные, они все казались неоспоримо хорошенькими в сочном цветении неподдельной молодости.

Пробежали, скользнули по ней беглым взглядом, скрылись за углом.

Серафима Сергеевна подумала: должно быть, они ее и не запомнили, даже наверняка не запомнили, далась им эта немолодая тетка, неторопливо идущая к своему источнику. Но, может быть, кто-либо из них, этих юных воительниц, уверенных в своем превосходстве над всеми, когда-нибудь, неожиданно для себя вдруг мысленно увидит ее лицо мимоходом, удивится печальному взгляду и, само собой, снова забудет о ней, как не было ее никогда…