Много позднее, став уже старше, она прочитала в какой-то умной книге:

«Осуществленное желание зачастую не приносит отрады, а превращается в свою противоположность».

Поначалу это выражение показалось ей излишне витиеватым, но позднее она сумела осознать справедливую, благодатную силу этих слов.

Она не ответила ему тогда. Исписала огромное количество бумаги и рвала в клочки все.

Он написал ей, она снова не ответила. А потом он опять вызвал ее к телефону на переговорный пункт. Снова его голос, спотыкающиеся, оборванные слова:

— Махоркин, дорогой, почему ты молчишь?

Тогда она сказала ему:

— Прости, только ничего у нас не получится. Лучше, чтобы ты знал всю правду.

Он поначалу не поверил:

— Да ты что, Фонариков? Ты шутишь?

— Нет, — холодно ответила она. — Не шучу, я тебе уже сказала и повторю еще раз: не приезжай, не надо, все у нас кончилось — и дело с концом.

— Подожди! — закричал он. — Только не клади трубку, слышишь?

— Слышу, — сказала она и положила трубку.

Телефонистка за окном проводила ее завистливым взглядом: счастливица, мужик ее любит, добивается, умоляет, а она хоть бы что, вот ведь какая…

И еще одно письмо пришло от него.

«Почему ты не хочешь говорить со мной? Почему ты такая? Если бы ты не любила меня, а то ведь конечно же любишь, я уверен в том, что любишь, иначе зачем тебе было приезжать ко мне?

Дорогая моя, мой любименький, одумайся, не руби сплеча. Давай встретимся, давай поговорим, все вместе обсудим так, как говорила когда-то, или, признавайся, у тебя появился кто-то? Ты его любишь? Ответь мне, не мучай…»

И на это письмо она не ответила. Теперь уже не он, а она боялась: увидит его — не выдержит, обо всем позабудет.

Как же он все-таки наивен! Неужели мог поверить, что она в кого-то влюбилась? В кого-то другого, не в него?

Ночами она не спала, плакала в подушку, очень тихо, почти беззвучно, чтобы не услышала мама. Мама не слышала ничего или делала вид, что не слышит, ни о чем не догадывается. И она ничего ей не рассказывала. Обе притворялись друг перед другом — все хорошо, лучше не бывает.

Часто мысленно она говорила с ним. Он спорил, возражал, а она пыталась убедить его, но он не соглашался, доказывал и не мог доказать своей правоты. Так они и остались каждый при своем мнении, не уступая один другому.

…— Ты тогда понравилась Лене, — сказал комбат. — Она тебя часто после вспоминала.

— Представь, я тоже. Как она? Счастлива?

— Вроде бы все ничего, скоро бабушкой будет.

— Кто у нее? Дочь или сын?

— Сын и дочь, сын женился не так давно.

— Стало быть, будешь прадедом?

— Выходит, что так. А у тебя кто же?

— Дочь.

— Как зовут?

— Вася.

— Как? — переспросил он.

Она повторила без улыбки:

— Вася, сокращенно от Васены.

Он сказал:

— Однако редкое имя.

— Пожалуй.

Дочь родилась в тот год, когда умерла мама. Умерла счастливой. Сима удачно вышла замуж за приличного человека. Все у нее хорошо, скоро будет ребенок.

Очень хотела дождаться внука или внучки. Говорила:

— Я тебе ребенка не доверю, сама буду с ним возиться, только сама.

Много думала о будущем, строила планы, один другого чуднее. Сима никогда не предполагала, что у мамы такая богатая фантазия.

Умерла мама неожиданно: шла по улице, вдруг потеряла сознание. Вызвали «скорую помощь», по дороге в больницу она и скончалась.

Хорошо, что смерть ее была легкой, не обременительной ни для нее, ни для ее родных.

Девочкой Вася была трудной, неуживчивой, постоянно ссорилась со всеми, обижалась на учителей.

— Все ко мне придираются, а за что, хотела бы я знать?

Была больше привязана к отцу, чем к матери. Любила приключенческие кинофильмы, романы Дюма и Буссенара, рыдала над «Муму», терпеть не могла математики.

Внешне была невзрачная, чересчур худенькая, близорукие глаза прикрыты очками, шея длинная, тонкая, щеки бледные, всегда без румянца.

А лет с шестнадцати заметно стала хорошеть, куда что девалось, тощая неуклюжесть обернулась непринужденным изяществом, очки она сняла, потому что близорукости как не бывало, и ее фиалковые в коротких, густых ресницах глаза блестели, искрились, лучились на бледном, тонко очерченном лице.

Но характер был вздорный, тяжелый, как жернов, обидчивый, самолюбивый, не прощавший никому ничего, даже самой пустяковой обиды.

Каждый год, пока училась в школе, у нее менялись желания: то мечтала стать инженером-мостостроителем, то решала поступить на биофак МГУ, то в институт иностранных языков, стать переводчиком, как и мать, но, окончив десятилетку, неожиданно для всех подала документы в театральное училище имени Щукина.