И ее приняли, как считал отец, скорее всего, за внешние данные, а никак не за талант, которого у нее, по его мнению, не было.

…— Ты замужем? — спросил комбат.

— Была, — ответила Серафима Сергеевна. — Был муж. Все это уже плюсквамперфектум.

Муж ее был хороший человек, спокойный, с ровным характером. Безусловно любил ее, был ей предан, но что же делать, если она так и не смогла полюбить его? Старалась. Однако не сумела победить себя. Он раздражал ее всем, даже своей терпеливой, безотказной добротой, даже непоколебимым спокойствием. Иногда она взрывалась:

— Разозлись, что тебе стоит? Наконец, ударь меня как следует!

Он неизменно улыбался, круглолицый, близорукий и такой ненужный, нелюбимый…

— Симочка, дружок, да что это с тобой такое?

— Ничего, — отвечала она, стараясь сдержать себя. — Абсолютно ничего.

О Васе старалась не вспоминать. Гнала от себя все мысли о нем. А дочь назвала его именем, пусть хотя бы его имя будет всегда с нею.

Иногда, нечасто, ей случалось видеть его во сне, и тогда она просыпалась с сильно бьющимся сердцем, казалось, только что, минуту назад, она говорила с ним, касалась его руки, его лица…

И все никак не могла вспомнить, о чем они говорили во сне, что он сказал ей.

Порой на улице ей казалось, он идет ей навстречу, и она никак не могла понять до конца: то ли стремится увидеть его, то ли хочет убежать от него куда-то? Но человек подходил ближе, она убеждалась, это вовсе не Вася, чувство досады и в то же время какого-то облегчения охватывало ее, совсем как тогда, в Гатчине, когда она, приехав, не застала его.

Так им и не суждено было больше встретиться. Наверно, он продолжал жить в Гатчине со своей женой и с детьми, а может быть, переехал куда-нибудь, у нее тоже была семья, их пути, как поется в песне, разошлись, словно корабли в море.

Но что она могла поделать с собой? Как победить самое себя?

Она не сумела привыкнуть к своему мужу, примириться с жизнью, которая казалась вроде бы устойчивой, раз и навсегда сложившейся.

Дочка уже училась на втором курсе театрального училища, когда Серафима Сергеевна и ее муж разошлись. Разошлись мирно, без единой ссоры, впрочем, с ее мужем трудно было бы ссориться, еще никому никогда не удалось вывести его из себя, повздорить с ним хотя бы немного.

Он переехал от них, но продолжал регулярно, раз в неделю, навещать дочь. И когда дочь выступала в учебных спектаклях, Серафима Сергеевна сидела рядом с мужем в зале, смотрела на Васю, одетую в длинное платье со шлейфом (обычно играли какую-нибудь классику, или Лопе де Вега, иль пьесу Шекспира), потом переглядывалась с мужем, и он тихо пожимал ее руку. Но уже не пытался наладить жизнь, не предлагал сойтись с ним снова, хотя дочь не раз говорила:

— Чего вы дурите, родители? И ты одна, и папа мыкается в одиночестве. Зачем это все? Кому это нужно?

Серафима Сергеевна отвечала:

— Так получилось, Вася.

С дочкой она была неизменно терпелива, не возражала ей, не пыталась с ней спорить.

В конце концов дочь отстала от нее:

— Каждый сходит с ума по-своему, видно, тебя не переделать.

— Поздно меня переделывать, — с кроткой твердостью отвечала мать.

…— Что делает твоя дочь? — спросил комбат.

— Она артистка, — ответила Серафима Сергеевна. — Нет, нет, — она предвосхитила следующий вопрос. — Совсем неизвестная, на самых маленьких ролях.

— В каком театре?

Она назвала театр, хорошо известный и любимый москвичами.

— Быть артисткой такого театра — большая честь, — сказал он.

Она повторила:

— Вася никому не известна, вряд ли тебе приходилось слышать о ней.

— Как ее фамилия?

— Костомарова.

— В самом деле, не слышал, — признался он.

После окончания училища Васю приняли в этот театр, славный своими традициями. Ее учитель, один из режиссеров театра, постарался взять Васю к себе.

С самого начала было ясно: есть бесспорная, так называемая сценическая внешность, превосходные данные, и больше ничего.

Она не умела двигаться, не владела своим голосом, на сцене держалась как деревянная. Главный режиссер театра — знаменитый старик, из породы тех долго не блекнущих стариков, которыми был славен театр, увидев ее на сцене, закрыл лицо обеими руками.

— Боже мой, да что же это такое?

Однако ей хотели было поручить главную роль в новом спектакле, внешне она подходила по всем статьям, но после нескольких репетиций режиссер, изрядно побившись с нею, изрек утомленно:

— Вряд ли что-нибудь у нас получится…

Вася плакала, обвиняла всех в интригах, в дьявольских кознях.

— Мне просто завидуют всякие бездари и уроды…

Серафима Сергеевна страдала за нее, а отец, несмотря на свою любовь, говорил:

— Поверь, девочка, пока не поздно, надо менять профессию.

— Ни за что! — кричала Вася. — Я еще докажу вам всем, чего я стою!

Она вышла замуж за известного кинорежиссера, он снял ее в своей картине. Пока шли съемки, Вася, усталая, но счастливая, уверяла мать: