Серафима Сергеевна виновато молчала, жалея о сказанных ею словах, а Вася долго еще не могла успокоиться, честя на все корки Холодову, а заодно и всех остальных актеров, режиссеров, самого директора театра и худрука.

Серафима Сергеевна не могла привыкнуть к ее озлобленности, иногда она пыталась уговорить Васю уйти из театра, в конечном счете можно найти другую работу, например вести кружок самодеятельности в каком-нибудь клубе или во Дворце культуры, но Вася обрывала ее на первых же словах:

— Театр — моя жизнь, меня из театра только ногами вперед вынесут!

…— А моя Ленка — прелесть, — сказал комбат. — Такой человечек вырос, признаться, и сам не ожидал!

— А я ожидала, — сказала Серафима Сергеевна.

Снова вспомнилась Лена, стоящая на перроне, зябко приподнятые плечи, темные отцовские глаза на маленьком лице…

— Муж у нее неплохой парень, — заметил комбат. — Я его даже, если хочешь, люблю, правда, он иногда зашибает.

— То есть, — не поняла Серафима Сергеевна, — как это зашибает?

— Любит выпить, однако боится Ленки и потому старается держаться, если сорвется иногда, то готов целые сутки просить прощения.

— А дети хорошие?

— Не то слово.

Комбат расстегнул плащ, вынул из бокового кармана конверт:

— Вот они какие. Это Маша, младшая.

— Вылитая Лена, — удивленно произнесла Серафима Сергеевна. — Одно лицо.

— Да, похожа, — отозвался комбат. — А теперь, погляди, старший…

Этот не был похож на мать. Щекастый, толстые, добродушно улыбающиеся губы, узкие, должно быть, светлые глаза. Почему-то глядя на него, думалось, у него светлые глаза и белокурые волосы.

— Скоро будет отцом семейства, — нежно проговорил комбат, но тут же, видимо, устыдился своей нежности, притворно сурово сказал: — Тоже, само собой, недостатков полный короб, сама знаешь, какие они теперь, современные молодые!

Серафима Сергеевна улыбнулась.

— Я что-то не то сказал? — спросил он.

— Ты когда-то говорил: когда люди начинают хаять молодежь и хвалить прошлое, это означает, что они состарились.

— Разве? Что-то я не припомню, чтобы я говорил так.

— Именно так ты говорил, — сказала Серафима Сергеевна. — Я хорошо помню.

Она дивилась собственной памяти, ведь столько лет миновало, а кажется, ничего не забыла, решительно ничего…

— Кого-нибудь из наших видел за эти годы? — спросила она.

— Почти никого, хотя несколько раз довелось повстречаться с капитаном Теличкиным. Помнишь его?

— Конечно, помню. Где ты его видел?

— Возле Большого театра. Специально приезжал в Москву на встречу. К слову, тебя там ни разу не видел.

— Да, я туда не ходила.

Он посмотрел на нее, приподняв бровь, и она поняла: угадал, почему она не появилась ни разу на встрече фронтовиков.

— Боялась? — Он почему-то понизил голос, словно не хотел, чтобы кто-то услышал его.

Она не скрыла от него правды:

— Да, боялась. Тебя боялась видеть.

— Я так и думал.

— Как Теличкин? — спросила Серафима Сергеевна.

Лицо комбата оживилось:

— Потолстел, глаза заплыли. А голос все тот же, командирский.

Капитан Теличкин славился на весь седьмой отдел своим голосом:

«Вы проиграли войну! Ваш преступный фюрер бросает в бой все новые войска, уже взялся за детей и за стариков, но ничего у него не получится, он обречен на поражение, и чем скорее он сдохнет вместе со своей преступной кликой, тем лучше для каждого из вас, тем благотворней для ваших жен и детей, помните об этом, солдаты!»

Теличкин никогда не повторялся. Всегда варьировал свои обращения к солдатам противника. К тому же его произношение играло не последнюю роль, в детстве он жил с родителями в Германии, учился в немецкой школе и сумел потому изучить язык во всех его тонкостях.

— Что он делает? — спросила Серафима Сергеевна.

— В последний раз, когда я его видел, он сказал, что работает в Рязани, на заводе, в многотиражке. Кроме того, регулярно выступает по заводскому радио.

— Это по нем, — одобрила Серафима Сергеевна.

— Он о тебе спрашивал, — сказал комбат.

— Что же ты ему сказал?

— Правду, ничего, кроме правды, давно тебя не видел, ничего о тебе не знаю, ведать не ведаю…

Ей послышался упрек в этих его словах, она взглянула на него, он смотрел в сторону. Несколько шагов они прошли молча.

— Теперь, пожалуй, повернем обратно? — спросил он.

— Пожалуй, — ответила она.

Он взял ее под руку.

— Не поскользнись ненароком.

— Хорошо, буду стараться, — ответила она.