Комиссар дивизии Канцедал подозрительно посмотрел на Мазурина. Весь его вид, типичного окруженца, не внушал доверия.

– А партбилет у вас с собой?

Мазурин заметил, как побледнел начальник политотдела. "Эх, не догадался спросить..." - было написан на его лице.

– Все в порядке, товарищ полковой комиссар, - и Мазурин откуда-то из-за шеи достал партбилет.

Канцедал посмотрел документ. Кутузов ожил, чуть заметно облегченно вздохнул.

– Хорошо... А почему вы так одеты?
– спросил Канцедал.
– Снимите это немедленно, - и потянул Мазурина за грязное полотенце, заменявшее шарф. Назначен секретарем редакции газеты... Какой еще редакции? У нас сейчас главная задача - сплотить людей в частях. Пошли его агитатором к Фроленкову, в Яблоново. Там бой ожидается.

Канцедал вышел, и Кутузов с Мазуриным остались одни.

– Ты не думай, это он только внешне такой сердитый, а так очень доброжелательный человек, работать с ним легко, - сказал Кутузов.
– Старый большевик, орден Красного Знамени за финскую кампанию.

– А что, вы один в политотделе?

– Сейчас да. Все ушли в части. Штат укомплектован, но все равно людей не хватает. Здесь много наших из той дивизии. Очерванюка помнишь? Упросил меня послать его политруком роты. Надоело, говорит, бумагами заниматься. А народ в политотделе подобрался хороший, многие кадровые, фронтовой опыт у всех, и дело знают. Постепенно познакомишься со всеми. А с газетой пока подожди. Редактора пришлют, тогда и будешь заниматься. Но материалы собирай, знакомься с людьми, вникай в дела. Переночуешь у меня - и с утра в полк. Есть хочешь, конечно? У меня картошка где-то была, вот только без хлеба.

Весь день 7 ноября работники политотдела дивизии находились в частях. Беседовали с бойцами, читали газеты, проводили партийные и комсомольские собрания. О том, что в Москве в этот день был традиционный парад на Красной площади, узнали вечером - в Ефремове слушали по радио выступление Сталина, записали его от руки и быстро распространили по частям. Эта весть, что в такое тяжелейшее время, когда враг у Москвы, все же был парад, всколыхнула даже самых равнодушных и уставших. "Под Москвой должен начаться перелом в войне!" - эти слова Сталина, его непреклонная уверенность в Победе передались и каждому бойцу дивизии.

– Какой подъем у людей!
– сказал Кутузов Гришину, вернувшись поздно вечером в штаб.
– Я такого еще не видел! Даже бойцы говорят, что чувствуется перелом. Почти семьдесят заявлений в партию за один день! Даже спрашивают: почему стоим, а не наступаем?

Полковник Гришин только что закончил подписывать наградные листы. Было их двадцать один, в основном на связистов, героев боя в Гремячее Трояновский.

– Подпиши наградной на Михайленко, - сказал Гришин.

– К ордену Ленина? Хороший парень, сегодня тоже заявление в партию написал, - отметил Кутузов.
– Туркин, Филипченко - к Красному Знамени? Достойны оба.

Подписав остальные наградные листы, Кутузов сказал:

– Теперь хоть есть на чьих примерах воспитывать. Это же очень важно, когда в дивизии свои герои. А то пятый месяц воюем, и ни у кого наград нет.

– Завтра же отвези в военный совет армии и скажи, чтобы по возможности не задерживали, - сказал Гришин.

Он понимал, что этих награжденных еще мало, в действительности следовало бы наградить в десятки раз больше. Многие погибли героями в такое время, когда было не до наград, часто наградные и писать было некому, потому что в подразделениях погибли все командиры, случалось и так, что не умели и описать факт подвига.

Многие бойцы, честно воевавшие с первых дней и имевшие на своем счету по десятку уничтоженных гитлеровцев, считали, что ничего особенного они не сделали. Это как работа, только с военной спецификой. Затем они и воюют, чтобы фашистов бить. А новые командиры, пришедшие в дивизию недавно, не подавали наградных листов, потому что еще плохо знали людей, а часто и не догадывались спросить, как они воевали месяц-два назад.

– Впредь позаботьтесь и доведите до всех командиров и политработников, чтобы ни один факт отличия или подвига не оставался без внимания, - сказал Кутузову Гришин, - а то ведь у нас как бывает: уничтожил в одном бою десяток - герой, а за два месяца нащелкал три десятка - не замечаем.

Еще несколько дней после октябрьских праздников в полосе дивизии было тихо, и полковник Гришин ежедневно прочитывал в боевых донесениях из полков одни и те же фразы: "Противника на участке обороны нет... Потерь нет... Политико-моральное состояние личного состава хорошее... Боеприпасы есть. Продукты есть". "Еще бы недельку такого затишья..." - мечтал Гришин.

Из-под Тулы прибыла группа командиров 409-го полка во главе с майором Князевым. Из окружения они вышли организованно, с оружием, более четырехсот человек, но по приказу местного командования весь рядовой состав был влит в действующие под Тулой части, и в Ефремов приехали лишь человек тридцать среднего комсостава. Так по существу полк предстояло формировать заново, и даже при самых лучших темпах раньше, чем к 1 декабря, он не мог быть боеготов.

Никакого пополнения за эти дни стояния на Красивой Мече дивизия не получила, не считая нескольких десятков человек из расформированного батальона аэродромного обслуживания.

Еще 7 ноября от полков в направлении Корсаково были высланы разведгруппы, а утром 12-го полковник Гришин получил донесение, что видели немецкую разведку. Вечером этого же дня один из комбатов прислал в штаб дивизии срочное донесение, что видели движение групп немецких танков двадцать, десять и двенадцать машин.