– Бобков, кажется?
– спросил полковник Гришин, - Почему без петлиц? Вы же политрук.

– Он разжалован, товарищ полковник.
– сказал капитан Лукъянюк, - Порвал партбилет в окружении.

Последним в строю оказался... немец. Худой солдатик в одном мундире и в драных коротких сапогах.

– Это еще что за фрукт!
– удивился Гришин.

– Разрешите доложить, товарищ полковник, - подошел капитан Лукьянюк. Сдался добровольно в плен под Гремячим, водитель. Так и шел с нами все это время...

– Но почему в строю?
– возмутился Гришин.

– Сейчас уберем...

Лукьянюк так привык к этому немцу, что перед построением даже не обратил внимания на него. Надо было приказать ему постоять пока в сторонке, но забыл.

Полковник Гришин вышел на середину строя, еще раз оглядел его и сказал:

– Товарищи, поздравляю вас всех, что вышли к своим. Благодарю за службу! Рад, что и дальше воевать будем вместе. Москва стоит, и мы еще погоним гитлеровцев с нашей земли. Дивизия наша жива, несмотря на все испытания, что нам выпали. Насчет отдыха... Никто за нас воевать не будет. Обстановка сейчас - сами знаете какая. Через полчаса всех вас накормят досыта, а потом сразу на погрузку - и в Елец. А там командование решит, дать нам отдохнуть или снова в бой.

После построения была дана команда приготовиться к обеду, и все потянулись к кухням. Лейтенант Вольхин подошел к своему батальонному повару Мише, который орудовал длинным половником в котле новенькой кухни и, заранее зная ответ, все же спросил, как он это делал не раз:

– Что варишь, Мишя?

– Кашю, - с неизменным достоинством, гордо ответил Миша.

И этот их короткий разговор, ничего не значащий для постороннего, вернул Вольхину и силы, и настроение. Жив повар, снова варит свою кашу, значит - живы и он, и полк. Было какое-то ощущение зависимости существования этого вечно чумазого повара Миши с его кашей и полка.

После третьего окружения живой Миша с котлом каши был для Вольхина уже символом прочности бытия.

С первых дней окружения, рассказали Вольхину бойцы, Миша им ничего не готовил и кухню они бросили. Кормились кое-как, но повара своего все равно любили за его прежнее искусство и берегли, иногда даже подкармливали - то картофелину кто даст, кто сухарик, и беззлобно шутили, что вот, теперь не повар бойцов, а бойцы повара кормят.

Котелки и ложки, хотя не пользовались ими больше трех недель, сохранились почти у всех, и Вольхин, увидев это, понял, что этих людей ничем не сломать, если они в самое тяжелое время, когда легко можно было расстаться не только с котелком, но и с головой, не побросали ложек.

Получая свою порцию, бойцы отходили в сторону, бережно держа котелок. Есть принимались не спеша, со вкусом. Вольхин съел свой котелок каши, тщательно вытер его изнутри кусочком хлеба так, что не надо было и мыть, и в который раз начал собирать крошки табака в кармане телогрейки.

– Закури, командир, свеженького, - предложил ему сержант Фролов, протягивая кисет.
– Разжился я, моршанская махорочка.

– Спасибо, Николай, - Вольхин скрутил "козью ножку", затянулся, что голова закружилась.

– Так что, выходит, повоюем еще, командир. Поспать бы только суток двое. А там можно и опять в окопы, - сказал Фролов.

То, что он встретил единственного и последнего из живых его взвода бойца, сержанта Фролова, потрясло Вольхина: "Это сколько же мы отмахали пешком, сколько же пролили крови..." - "Куда ж я от тебя денусь, командир..." - вспомнил он слова Фролова.

Полковник Гришин с построения пошел обедать в домик, где временно расположился штаб его дивизии. Открывая дверь в комнату, увидел на столе тарелки, стаканы, а за столом несколько человек.

– Это ты кому целый стакан водки налил? Бабуру?
– шутливо спросил Гришин Яманова.
– Он нас в окружении наперстками поил...

Майор Бабур, отставший где-то за Гремячим, считавшийся без вести пропавшим, появился во время построения. Полковник Гришин на глазах у всех обнял его под сдержанный гул одобрения. Майор Бабур, участник империалистической войны, в дивизии считался стариком. Гришин любил его за умение дать разумный совет и всегда старался держать его при себе, тем более, что радиосвязь в дивизии почти не работала и Бабуру мало приходилось заниматься своими прямыми обязанностями - заместителем начальника связи дивизии по радио.

– И в полной форме, даже подворотничок свежий, портупея новая. Ты с парада или из окружения?
– шутил Гришин.

– Иван Тихонович, это что, а вот Дейч отчудил: на телеге из окружения приехал, - сказал Канцедал.

– А где он? Позовите сюда.

Пришел лейтенант Дейч, капельмейстер 409-го стрелкового полка, маленький, похудевший, но в чистой форме.

– Как это ты на телеге линию фронта переехал?
– весело спросил его Гришин.

– Как, и сам не знаю. Неделю ехал. Помаленьку везла и везла. А линию фронта - и не заметил, как проехал.